— Здесь с горкой, — Слепень протянул Золотову объемный пакет с деньгами, — я очень на вас надеюсь.
— Конечно-конечно, Анатолий Сергеевич, все решим, — поспешил заверить Овалов, краем глаза наблюдая, как пакет переместился в портфель компаньона. Теперь отступать поздно.
— Вы понимаете — это мой единственный сын?
— Как не понять? — Неуклюже пошутил Овалов. — У нас тоже будут дети…
— Последнее теперь уже зависит не только от вас, — мрачно парировал шуткой Слепень. — До встречи.
— На что это он намекал? — осторожно поинтересовался у компаньона Золотов, едва стадо двинулось на разворот.
Всегда убедительный, как дельфийский оракул, на этот раз Овалов не смог убрать с чела тень растерянности.
— Ну как на что? Чтобы родить ребенка, нужна еще женщина, — предположил он.
— А я думаю — на другое.
Макс ничего не ответил, но мысленно с Золотовым согласился. Детородная функция обоих махинаторов находилась под угрозой.
Конечно, можно было действительно намекнуть судье, но беда в том, что никогда раньше он этого не делал. Да и процессы, в которых он участвовал, были в основном гражданскими, а не уголовными. И в случае проигрыша его подзащитного он возвращал тому деньги. Мол, извините, но судья не взял. Но пока ему везло, почти все тяжбы он выигрывал.
И теперь, по оглашении приговора, Макс вдруг осознал, что, возможно, на нем прекратится навсегда славный род Оваловых, берущий начало аж с петровских времен. Овалову хотелось верить, что своим существованием он обязан самому Меншикову. В его золотые времена, а не в период угасания в Березове. Но в данной ситуации никакая родословная не поможет. И просто вернуть деньги Слепню не получится — не та фигура — за базар отвечать придется по-взрослому.
— Анатолий Сергеевич, видимо, Вячеслав Андреевич не смог договориться, — подобострастно зашептал Овалов, с легкостью переводя стрелки на компаньона, — мы все вернем! Мы обжалуем приговор, вы только не волнуйтесь! Все будет хорошо!
Плетнев с Гудковым стояли за столиком уличного кафе и давились сосисками в тесте. В домашнем питании первому было категорически отказано, а второй поддержал товарища из мужской солидарности. Нет, слово «отказано» не совсем уместно, майор юстиции просто не рискнул возвращаться к семейному очагу после сцены с Афиной и егерями. Ночевал у Гудкова на коротком диванчике в проходной комнате. Комфорт, конечно, сомнительный, зато безопасно. Ирка обрывала телефон, но Антон Романович держался, трубку не снимал и на дверной стук не реагировал. (У него тоже гордость есть!) Ждал командировки, как манны небесной.
— Через Москву летишь? — как бы между прочим поинтересовался Гудков.
— Да. Потом поездом в Великозельск. — Плетнев поморщился от перспективы трястись по железной дороге, и глубокие царапины на лице пришли в движение.
— Слушай, Тох, не захватишь кое-что в столицу? — нарочито непринужденно попросил Гудков, устремив взгляд к небу, где паслось похожее на барашка облачко.
— Что?
— Надо бы хорошим людям помочь. У них сейчас проблемы, — осторожно добавил Гудков, не отрывая взгляда от небосвода. Облачко неспешно трансформировалось — теперь оно больше походило на зевающего бегемота.
— Так что, что? Не томи, — с набитым ртом подбодрил друг детства.
— Камешки… Из Израиля. Необработанные, — едва слышно произнес Паша, вмиг оторвавшись от созерцания бегемота и наклоняясь к другу.
— Чего? Брюлики?
От неожиданности Плетнев даже перестал жевать. Ему, слуге закона, лучший друг такие непристойные предложения делает. Не ожидал! Как он себе это представляет? Плетнев ему что, курьер? Он бы его еще наркоту перекинуть попросил!
— Тихо ты! — Паша оглянулся, словно опасаясь слежки. — Да.
— И что ж это за хорошие люди? — Взгляд слуги закона стал жестким, а лицо — серьезным, словно у бюста Дзержинского. То, что друг знается с какими-то криминальными элементами, его несколько беспокоило.
— Люди как люди, — примирительно пожал плечами Гудков, — я ж говорю, у них сейчас проблемы. Двух курьеров подряд спалили. Может, случайно, а может нет.