А пока дел в посольстве было много. Не прошло года со дня свадьбы, а Вишевского вместе со старым послом отправляли в Персию: шах был не против вступить в союз с великой Российской Империей, но для этого требовались время и немного дипломатических усилий. Как бы не противился в душе Михаил Григорьевич столь утомительной поездки, однако, отказаться не мог. Елизавета как законопослушная, любящая супруга самолично сложила-уложила заботливо его вещи, благословила на дорогу у крыльца дома, а Вишевский горячим поцелуем обжёг её щёку, сказал на ушко:
— Берегите себя, сударыня. Если что потребуется, сообщите нашему управляющему или же, в случае чего, отправьте письмо моему отцу.
— Спасибо, вы так добры ко мне, — ответила молодая женщина, целуя мужа на прощание.
Ровно через три месяца Вишевский Михаил Григорьевич вернулся обратно домой. Загоревший лицом под жарким солнцем Востока, уставший, но счастливый оттого, что переговоры с шахом имели успех и что дома его ждут любящие люди, он поторопился в своё родовое имение, под крышу тёплого очага. Барина у ворот встретил лакей-француз, несколько сконфужено поклонившись, с виноватым видом взглянул Вишевскому в глаза — тот знал этот взгляд, понял, что что-то стряслось такое, о чём лакей боялся обмолвиться даже словом. Но делать нечего, от раскрытия тайны его отделяла одна дверь, один шаг и, пройдя в себя, Михаил Григорьевич ступил в холл, ожидая заранее нечто страшного-непоправимого. Когда глаза привыкли к помещению после яркого солнца, он осмотрелся по сторонам, ничего не находя нового, но всё же заметил какую-то перемену, произошедшую дома, ему казалось, будто анфилады, узкие коридоры, даже комнаты как-то странно расширились-преобразились, словно волшебный свет пролился на эти старинные, тёмные стены. Михаил, не находя ответа, поднялся на второй этаж и только там увидел разобранные строительные леса, кое-где ещё оставались следы штукатурки и капли краски, а расторопные слуги ловко всё убирали, мыли, чистили. Следовавший за ним по пятам лакей, смущаясь пуще прежнего, проговорил:
— Извольте, сударь, доложить, что…
Он не договорил: Вишевский жестом приказал ему замолчать, а сам прямиком, ускоряя шаг, поднялся на третий этаж — в их с Елизаветой опочивальню. Как ни странно, спальня не изменилась с тех пор, как он уехал в Персию: всё оставалось по-прежнему, лишь в вазе на камине стояли, благоухая, свежесорванные нынешним утром цветы. Михаил Григорьевич прошёл на середину комнаты, потоптался по ковру и, глянув на лакея удивлёнными глазами, спросил:
— Я ничего не понимаю. Что, чёрт возьми, здесь происходит?
— Извольте повторно доложить, сударь, однако, вы перебили меня в первый раз…
— Говори.
— Нашей вины здесь нет. Барыня Елизавета Андреевна, ваша супруга, затеяла преобразование всего поместья в ваше отсутствие. Она сказала, что не желает оставаться в этих тёмных помещениях, ибо они гнетут её душу и не дают свободно дышать. Барыня приказала изменить цвет стен и портьеров на светлые оттенки. Поймите, мы люди подневольные, возразить не смеем.
— Твоей вины нет и ни чьей нет.
— Что передать Елизавете Андреевне?
— Где она?
— В кабинете, сударь.
— Передай, что я спущусь к ней и отблагодарю.
Лакей склонился и вышел из спальни. Елизавета Андреевна и правда находилась в кабинете — она самолично наблюдала, как слуги переставляли новую мебель, вешали светло-бежевые портьеры. Заметив мужа в дверях, Вишевская хотела было броситься ему на шею после длительной разлуки, но немного остепенившись перед слугами, лишь с приветливой улыбкой сказала:
— Добро пожаловать домой, Михаил Григорьевич. Извините, что не успели окончить все работы к вашему приезду.
— Вы как хозяйка дома решили переделать поместье на ваш вкус?
Этот вопрос смутил её, краска залила лицо, но через секунду она вновь приобрела былую уверенность, ответила: