Витвит любил при случае прихвастнуть, говорил, что актеры носили его на руках, ибо он обладал необыкновенным музыкальным слухом и умел бегло и точно прочитать с листа любую партитуру.
А Дима жалел его. Первая скрипка… По мнению Димы, это не что иное, как неудавшийся солист. И только. И потом он жалел Витвита еще и потому, что тот был совсем одинок. Кроме Диминой семьи, у него не было никого на всем свете. Но ведь, как ни говори, это не своя семья, не родные дети.
Однажды он провел у них на даче три недели, а когда собрался уезжать, Дима поехал вместе с ним в Москву: Витвит обещал достать билет на концерт Рихтера, в консерваторию. Жил он в коммунальной квартире на Рождественском бульваре. Они вошли в темный, заставленный сундуками и корзинами коридор, Витвит открыл ключом свою дверь, и Дима увидел небольшую, с узким окном комнату, скудно обставленную: старинный, красного дерева стол, несколько стульев, кожаный потертый диван. На диване лежала скрипка в коричневом футляре. На подоконнике — целая кипа нот.
— Вот она, моя подружка, с которой столько всего вместе пережили. — Раскрыв футляр, Витвит показал Диме свою скрипку. Вынул смычок, поцеловал его. — Мой друг, — сказал. — Самый верный, самый неподкупный…
Все это было, возможно, и трогательно, но все-таки смешно.
Однако больше всего Диму удивила четвертинка водки, стоявшая на столе, а рядом с ней лист бумаги, на котором крупными буквами было написано:
«С приездом, Виталий Витальевич! Добро пожаловать, маэстро!»
Дима удивился и обрадовался за старика. Стало быть, он не так уж одинок, кто-то ждет его, поздравляет с приездом?
Он спросил:
— От кого это?
— От меня самого, — ответил Витвит и, глядя в недоумевающие глаза Димы, безмятежно пояснил: — Я так всегда пишу себе, если уезжаю. А приеду, погляжу — вроде, кажется, и в самом деле кто-то меня ждет.
Витвит взял скрипку, припал к ней щекой, тщательно протер струны. Осторожно провел смычком по струнам. И начал играть.
Дима не был силен в музыке и потому не смог бы сказать, как играл Витвит, хорошо или плохо. Да он и не очень слушал его. Все время глядел на лист бумаги, где были написаны слова, которые сразу же запомнил наизусть.
Витвит играл, полузакрыв глаза, видно, наслаждался знакомыми звуками, близостью скрипки, прижатой к его щеке и ставшей, наверное, оттого теплой.
А Диме внезапно захотелось увидеть отца, маму, ощутить привычный дух дома, родной семьи…
Что за страшная штука одиночество!
И он сказал намеренно резко:
— Ладно, пойдемте, нам пора в консерваторию…
Теперь Витвит снова у них на даче.
Они все вместе сидели на веранде, пили чай.
Отец подчеркивал, что Валя ему нравится. Порой Диме казалось, будто он это делает специально для Димы, понимая, как это приятно сыну. А вот Валя, ему думалось, чувствовала себя в их доме немного стесненной, больше молчала. Дима уверял, что мама и папа полюбили Валю, она, посмеиваясь, возражала: «Так уж и полюбили…»
Пили чай, слушали беседу отца и Витвита.
— Так о чем же вы вещали, маэстро? — спросил отец.
Он обычно называл Витвита «маэстро», и старик, как видно, принимал это прозвище всерьез.
— О Сальери. Перед смертью Сальери признался, что отравил Моцарта. Об этом свидетельствуют дневники его современников. И вот, представьте, ни один оркестр мира никогда, ни в одной стране не соглашался исполнить хотя бы одно произведение Сальери. Такова была месть музыкантов тому, кто погубил гения.
Витвит был заметно взволнован. Рисуясь, картинным жестом тряхнул седыми волосами.
— Старик распустил перья перед тобой, — шепнул Дима Вале.
Валя недовольно нахмурилась.
— Перестань… — Встала из-за стола. — Уже поздно, мне пора.
— Я провожу тебя, — сказал Дима.
Они дошли до реки, перебрались по мостику на другой берег. Река блестела под луной, обычно узенькая, незамысловато ровная, она казалась сейчас, поздним вечером, загадочной; знакомые деревья над ней словно бы выросли, таинственно шелестя ветвями.
— Скоро осень, — сказала Валя. — Все хорошее быстро кончается, вот и лето тоже кончается…
— Слушай, — начал Дима, — давай завтра с утра пойдем в Соколовский лес, там, говорят, уже грибы появились…
— Завтра я уезжаю.
Ему показалось, что он ослышался.
— Ты? Уезжаешь? Но почему? У тебя же еще отпуск не кончился. И почему только сейчас об этом говоришь?
— Мы с Нюсей поссорились. А прежде я не хотела говорить, потому что не хотелось тебя заранее расстраивать…