В августе в дом отдыха приехала с Урала Василиса Карповна Горячих, комендантша молодежного общежития.
Ей было скучно, и она сблизилась с Клавой, звала ее к себе в комнату скоротать вечерок.
— Я не одна, с подругой, — говорила Клава.
— Давай приходи с подругой, — соглашалась Василиса Карповна.
Они пили чай с конфетами. Потом Василиса начинала петь грубым, почти мужским голосом. Клава подпевала ей.
Вартуи слушала, удивлялась. Какие русские песни красивые и печальные! Сама Вартуи петь нё умела, сколько Василиса Карповна ни упрашивала, отвечала одинаково:
— У меня слуха нет…
— Все при тебе, — говорила Василиса Карповна. — Хороша, глаз не оторвешь, а петь не можешь…
И тут же заводила новую песню.
Перед отъездом она пригласила обеих:
— Копи надумаете, приезжайте в Челябинск, на нашу фабрику, а я вам общежитие сразу устрою…
— А что? — сказала после Клава. — Давай, Вартуи, махнем в Челябинск. Пока молодые, надо побольше ездить!
— Нет, — ответила Вартуи. — Ты как хочешь, а мне еще надо десятый класс закончить.
Она вернулась домой, привезла с собой сто сорок пять рублей — все, что заработала за это время. Отдала деньги мачехе.
— Возьмите, мама, вам пригодятся…
Мачеха спросила:
— А ты как же? Хотела же себе новое пальто справить м туфли купить?
— Как-нибудь в другой раз, — сказала Вартуи. — В этом году можно и в старом пальто походить, а туфли у меня еще вполне приличные.
Вартуи, по правде говоря, хотела было купить новые туфли. Она даже уже присмотрела себе — темно-коричневые лодочки с маленькой пряжкой. Но, приехав, увидела, что сандалики брата пришли уже в полную негодность: ремешки оторваны, подметки держатся, как говорится, на честном слове.
«Ладно, себе успею купить новые лодочки как-нибудь в другой раз, — решила Вартуи. — Арику скоро в школу, нужна и форма, и ранец, и ботинки, в таких сандалиях он долго не проходит».
…Вартуи перечитывала отцовское письмо, усмехалась про себя. Должно быть, правильно говорят: детское живет в человеке долго, порой даже до глубокой старости.
Вот мачеха — та другая, куда разумней, расчетливей. Что ж, в сущности, она глава семьи, а не отец. На ней все заботы о ребятах и об отце, который иной раз хуже малого ребенка.
Он очень горевал, когда Вартуи, окончив школу, решила поехать в Москву, держать экзамены в текстильный институт. Кричал, не стесняясь соседей, выглядывавших из окон.
— Одна в Москве! Такая девушка! Да тебя там украдут в первый же день…
Потом успокоился, примирился с решением Вартуи, взяв с нее слово, что из Москвы она будет писать каждый день.
Под Москвой, в деревянном дома, жил приятель отца дядя Ашот, родоначальник большой, на диво шумливой семьи. День-деньской в трех маленьких, оклеенных пестрыми обоями комнатах стоял шум от множества голосов. Со стороны могло показаться, что они ссорятся, хотя на самом деле семья была дружной.
Вартуи встретили приветливо, зажарили в ее честь шашлык, и дядя Ашот, привыкший быть бессменным тамадой, провозглашал тосты за отца Вартуи, за его жену, за детей и за красавицу старшую дочь.
Все было, разумеется, отлично. Одно жаль: готовиться к экзаменам трудно, голова раскалывалась от непривычного шума. И Вартуи либо уходила в лес, либо занималась по ночам, на кухне, когда все спали.
Экзамены она не сдала…
Дядя Ашот кричал возмущенно:
— Интриги! Я сам пойду поговорю с директором!
Но Вартуи понимала: никто не виноват в том, что случилось. Только она одна.
— Что ж, — сказала. — Видно, придется обратно ехать, ничего не поделаешь…
Какой поднялся крик! Все кричали разом, не слушая друг друга, дети визжали, дядя Ашот бегал из угла в угол, тетя Аруся вопила:
— Мы тебя не пустим!
Дядя Ашот, успокоившись, неожиданно проявил деловую сметку:
— Поступай на заочный, все-таки недаром же столько времени потеряла, готовясь.
— На заочном не дают общежития, — ответила Вартуи.
Дядя Ашот и тетя Аруся снова закричали:
— Будешь жить у нас, какой разговор!
— Нет, — сказала Вартуи. — У вас и без меня тесно…