От него осталась лишь пустая оболочка. Такая любимая, родная до рези в глазах, но пустая, отчужденная, равнодушная. За что ему это? Разве он заслужил такой жуткий конец, отдавая жизнь в руки человека, который больше всех хотел остаться рядом с ним? Разве заслужил я такой конец, забирая его жизнь тупой равнодушной пулей?
У меня больше нет никаких ответов, одни нескончаемые вопросы. Я так устал.
Я все потерял…
Я теперь уже все потерял!
Плачь, Томас, плачь!
Его нет…
Когда прозрачная пластиковая пуля с тонкой иглой вошла под кожу на пояснице, он остановился и повалился вперед. Разрушенный изнутри, он даже не почувствовал злости. Только тупое онемение и легкую надежду, что все это, наконец, закончилось. Надежду не на жизнь, а на смерть.
И точно знаю: умирая,
Закрыв глаза в последний раз,
Уйду, с собою забирая
Частичку каждого из вас.
Кто рядом был, и кто мне верил,
Кого люблю я, и любил,
Чью боль я на себя примерил,
Печали, радости делил.
Я в вашей памяти останусь,
Но долго там не задержусь.
Исчезну тихо, не прощаясь,
Как смытая слезами грусть.
И, покидая этот мир,
Прошу: « О, Господи, прости,
Что рано выбился из сил,
Покой пытаясь обрести.»
И вы меня простите все,
Что смертью вас врасплох застал.
Хотя ещё так много дел.
Наверно, просто я устал. ©
========== -21- ==========
Комментарий к -21-
Я не знаю, нужно ли вам что-то, чтобы подпитать себя, читая эту часть.
Но у меня не заканчивается зима, так что я продолжаю мучить себя хандрой.
Обещаю исправиться. Во всех смыслах.
Nothing but thieves - Sorry.
Sam Smith - Him.
Сознание возвращалось, словно реактивный самолет, неумолимо и слишком громко, взрываясь внутри огненным шаром, выжигая желание чувствовать. В ушах засвистело, нервы дернулись и напряглись в предчувствии пробуждения. Ватная реальность ворвалась в его голову, фаршируя мозги болью. От быстрой смены ощущений желудок взбунтовался, отчего он подскочил на месте и рванул к туалету, выворачивая себя наружу. Болезненные спазмы стянули живот, желтая горечь разлилась во рту и на губах. Он чудом снова удержал себя на грани сознания, но ноги подвели его, и он рухнул на колени перед металлическим унитазом, содрогаясь всем телом. Кожу прошивали волны мурашек от холодного воздуха, который тянулся от приоткрывшейся стеклянной двери. Словно в тумане он заметил знакомые очертания скудной мебели в сумраке выключенных ламп. Мысли так и не хотели выстраиваться хоть в более-менее цельную цепь, только проскальзывали мимо, раздражая его своими горячими касаниями.
В комнату прошла женщина лет пятидесяти, с идеальной укладкой из закрученных светлых волос. Она чуть улыбнулась алыми губами, прищурила глаза, спрятанные за тонкими стеклами изящных очков и присела на край стильного стула. Ее внимание было приковано к нему, он даже спиной чувствовал ее напряженный взгляд, скользящий по его голым плечам. Ему не хотелось поворачиваться. Он не хотел знать, что ничего не закончилось. Не хотел снова лишать себя надежды, хоть и давно завязал с этим проклятым делом. И он не хотел видеть ее. Единственным желанием было вцепиться ей в лицо и, схватив за челюсть, разорвать руками ее сухо улыбающиеся красные губы. Он помнил ее улыбку: притворную, жесткую, с напускным сочувствием. Он верил этой пластиковой улыбке когда-то, считая ее истинной и реальной. До тех пор, пока она с такой же улыбкой не отправила его друзей в Глэйд, прекрасно зная, какой ад их ждет там. Он ведь считал и ее своим другом. Пытался соответствовать ее ожиданиям, радуясь, как идиот, если в ее глазах мелькала гордость за него. Только намного позже он понял причину ее гордости: не он сам, не его способности, не его ум. Только гордость за то, что он принадлежит ей, как редкая и дорогая игрушка.
— Ты все еще удивляешь меня, Томас.
В ее голосе слышался знакомый металл, приукрашенный и задрапированный лживой заботой. Она искренне развлекалась, наблюдая за его мучениями.
— Я рад, что в вашей жизни еще есть место удивлению, — жестко ответил он, полоща рот холодной водой из-под крана. Он бы мог кинуться на нее прямо сейчас, но какой смысл, если за стеклом отчетливо угадывались фигуры с автоматами.
— Ты не оставил нам выбора.
— Конечно, — он рассмеялся, сухо закашлявшись. — Вы всегда делали выбор за меня. — В отражении ненастоящего зеркала на него смотрел человек, чьи мысли он пытался забыть.
— Ты сам пошел по этому пути, Томас. — Женщина встала, складывая накрашенные губы в тонкую жесткую нить. — Если бы ты слушал меня, смог бы избежать многих потерь. И смог бы спасти Ньюта.
— Даже не смейте говорить про него! Вы, жалкая… — он захлебнулся в своей ярости. Только не она. Только не о нем. Какие угодно пытки, только не его имя из ее паскудного рта. Последние воспоминания набросились на него, как стая голодных волков, за секунду разрывая его тело на сотню шипящих кусков чистой боли. Когда это было? Час назад? День? Два? Может, он провалялся здесь целый год, прячась от реальности за толстой ширмой комы?
— Ты никогда не умел гасить свои эмоции, — она стряхнула несуществующие пылинки со своей белоснежной юбки. — Прости, но придется тебе напомнить, что нужно быть хорошим мальчиком.
— Да пошла ты в сраку! — конечно, он рванулся к ней, и конечно, его тут же скрутили двое охранников, а третий сделал едва заметный укол в плечо. Сознание вновь поплыло масляными кусками, разрываясь под натиском его сопротивления. Как же так? Он только решился, наконец, все это закончить, и они снова опередили его на какую-то чертову долю секунды. Она всегда была под защитой своих верных церберов и даже сам Томас когда-то защищал ее, отстаивая ее интересы. Когда-то он так рьяно защищал ее и, в итоге, она стоит перед ним, нагло ухмыляясь его нелепым попыткам вмешаться в их планы. Он не смог. Опять не смог. Как же так, Ньют?..
Он дернулся, направляя всю силу воли в затухающий разум, но тело сдалось, и он повалился на кровать безвольным набором костей.
***
— Сегодня снова идет дождь, — ее голос не выражал никаких эмоций, простые бесчувственные звуковые волны.
Томас разглядывал потолок и отражающиеся на его белизне световые блики от гудящих ламп. Он старался абстрагироваться от ее слов, от ломоты в затекших мышцах, от сведенных, плотно сжатых челюстей, от тесноты грубых кожаных ремней, туго стягивающих его тело и приковывающих к койке. Они боялись его непредсказуемости, а он боялся самой простой вещи — памяти. Он лениво пытался выкарабкаться из плавно текущих внутри головы мыслей, скользя по ним затуманенным сознанием. Он чувствовал, что находится на самом краю, плавно съезжая к острым граням своей адекватности. Он не боялся, что упадет вниз, только жалел, что скользит слишком медленно. Но они снова не отпускали его.
Врачи каждый день что-то кололи ему, а она каждый день просиживала возле его койки, пока он продолжал изучать потолок. Иногда она говорила о прошлом, вспоминая, как начиналась история организации, какие цели преследовались самой могущественной компанией в мире, какие планы они строили, но по большей части она просто признавала свои заслуги еще раз.
Иногда она размышляла о будущем, живо рисуя картины нового мира перед сонным взглядом Томаса. Словно безумный писатель, свято верящий в свою фантастическую белиберду в голове, она придумывала новые миры. Как будто хоть один из этих миров был небезразличен Томасу.
Реже она вспоминала о детях, которые принесли себя в жертву ради ее грандиозных замыслов. Она безучастно проговаривала их вымышленные имена, вспоминала достижения, даже демонстрировала вспышки фальшивого сочувствия, пока он пытался прогнать жуткое ощущение пустоты внутри. Он все повторял и повторял про себя: Уинстон, Алби, Чак. Ньют. Ньют. Ньют. Почему именно он? Это ведь всегда был он. С этого имени все началось для него и этим именем все и закончилось. Он только позволял себе крохотную искру надежды, что Ньюту больше не больно. Он готов был терпеть за них обоих. Скорее бы укол, и тогда можно будет вновь залить эту пустоту обычным глубоким сном. Он бы все отдал, лишь бы она заткнулась.