Аль словно бы вообще не боялся смерти. Впрочем, и не словно бы, вообще не боялся, какое-то у эльфов было извращенное на примитивный человеческий взгляд отношение к костлявой, но как же он боялся его, Дановой смерти… Вот и защищал изо всех своих магических сил, не слишком считаясь с тем, что порой приходится вот так десяток людей уложить… Тех нападавших он ведь и не убил, собственно. Расчетливо оставил силы на исцеление. Умер, наверное, только тот, с откушенной рукой, может, от ужаса, может, от потери крови, потому что его исцелять Аль не стал. Прочие же остались вполне живы и здоровы, только начисто лишены разума. Так, младенцы, не умеющие ни ходить, ни на горшок проситься. Гильдия магов даже имела наглость грозиться жалобу властителю подать за применение столь мощной магии. Аль, членом Гильдии, разумеется, не бывший, холодно разрешил, но посоветовал жалобу отправить по почте, потому что за целостность гонца лично он бы не поручился. Властитель Дан, разумеется, весьма гуманен, но вот собственность свою ценит весьма высоко и может осерчать при известии о том, что ее, собственность, захотели испортить злые люди. И как бы невзначай продемонстрировал браслет.
Погоня была не увлекательная. Или просто Дан потерял к этому особенный интерес. Спасение мира есть рутинная каждодневная работа, скачи (или трясись в коляске), ищи, вынюхивай, дерись. Убивай. Даже если не нравится, все равно приходится. Есть такое слово – надо. В общем, так.
Шарик, бежавший рядом с коляской, сочувственно поглядывал на Дана. И что бы они без него делали? Дежурили бы ночами по очереди, не высыпались бы, пребывали в напряжении и все прочие прелести не просто поездки, но погони за опасными врагами. Враги уже знали, кто и для чего их преследует, и меры принимали. На привалах Шарик бдил на близкие расстояния, а Алир отводил глаза. По-научному, то есть по-магическому, это называлось, конечно, иначе, но Дан все еще приспосабливал здешние реалии под свой менталитет. Аль слегка искажал пространство возле лагеря, так что шансы подстрелить их издалека падали до пренебрежимо малой величины. То есть попасть в них мог лишь криворукий стрелок, каковых в Гильдии магов даже в учениках не держали. Ну, или если в момент приближения стрелы спящий вдруг резко бы менял позу, что и вовсе маловероятно, потому что спали они все-таки вполне по-собачьи, тихонько, не крутясь во сне.
Наверное, Алир тоже размышлял на тему наглости гильдейцев, задумавших противостоять властителю. Ведь яснее ясного дали понять: властитель недоволен, властитель хочет побеседовать с главой Гильдии, и тот вообще-то обязан был лично мчаться на встречу, даже если на этой встрече ему откусят голову. Ну понятно, что главе голова нужна, потому и прячется, убегает, но и это само по себе лишено смысла, потому что все равно рано или поздно догонят. Но остальные-то! Чтобы избежать неприятных последствий, сами должны скрутить и выдать готовенького, упакованного и бантиком украшенного. А сопротивляются, дерутся, на смерть идут. Революционная ситуация, что ли, зреет, или до сведения убийц доведено, что властитель (один, а вовсе не вся компашка) решил честных профессионалов под корень извести? И как их переубедить, спрашивается? Дан бы извел, и именно что под корень, хотя и понимал, что свято место пусто не бывает, а этот профсоюз как раз регулирует ситуацию в «убийственной» сфере и без него может наступить бардак и, следовательно, передел власти. Кому это надо? А уж Нируту, собственно, никто и не нужен, кроме начальника и нескольких мастеров. Не людей. Причем Дан предполагал, что начальник-то нужен Нируту исключительно для воспитательной беседы, что хочет властитель всего лишь объяснить, как не надо поступать и кого не надо вербовать в ряды, а если сами жаждут завербоваться, то отказывать без всяких причин. И ведь, насколько Дан знал хозяина, эта информация была доведена до должных ушей, однако уши предпочли не услышать. А теперь-то уж и поздно, голова главе оторвана будет всенепременно, потому что властители крайне не любят, когда их не слушаются.
Если для Дана ситуация была всего лишь удивительна (привык он уже к местному отношению к властителям), то для Алира потрясение было велико. Как это – игнорировать волю Нирута? Да и кого угодно из когорты? Даже эльфы, даже в самые трудные времена чтили властителей и не особенно обижались за то, что те не соизволили прекратить резню. А может, и соизволили, вдруг подумал Дан неожиданно для себя, а Нирут об этом не говорить исключительно с целью Дана подразнить… или из некоторой обиды: ага, раз считаешь нас такими вот распоследними мерзавцами, так и считай, опровергать не буду…
Тогдашний император прекрасно знал мстительность эльфов и их бойцовские качества. Каждый эльф в бою стоил минимум трех человек, даже просто исходя из их физиологии, они были сильнее, быстрее и точнее. И, вероятно, в его цели входило полное истребление. Самый настоящий геноцид.
Дан высказал Алиру эту мысль на привале, и тот надолго задумался, даже чай пить забывал, а ведь меду в том чае было больше чем заварки, Дан, забывшись, лично столько намешал, а Аль очень любил сладкое. Шарик потренькал за ухом, и Дан понял, что дракон с ним совершенно согласен. Интересно, сколько же лет самому Шарику? Дан спрашивал как-то, но Шарик на все цифры сообщал неизменное «тир-рр», и до Дана дошло: он просто не знает, нет у него такого понятия, как счет времени, больше дня он и не воспринимает, помнит все, что было в его жизни, причем помнит так, как будто это вчера и было. Иногда он тыкал мордой Дану в ляжку, которую когда-то когтем пропорол, и виновато посвистывал. Наверное, его воспоминания не тускнели со временем. Или он выбирал сам, что помнить, а что нет. Врагов он помнил отчетливо и всегда, имелись прецеденты, друзей, в общем, тоже. Как-то он, мирно шествовавший рядом с Даном, вдруг рванулся в сторону и заскакал вокруг старичка с пышными усами, в котором Дан стражника из драконьего патруля узнал далеко не сразу. А старичок узнал Шарика и тем более узнал нисколько не изменившегося Дана…
– Наверное, – родил наконец Аль. – И я непременно Нирута спрошу. Если он знает, конечно. Это ж было еще до него.
– А я не постесняюсь и Флайта спросить, – согласился Дан. – Не думаю, что за такой вопрос он решил оторвать мне голову. Правда, может и не ответить, хотя какая бы ему разница.
– Мне кажется, что это логично. Я тоже думал так… Ведь резня была беспощадной, сильных магов убили всех. Вообще. Школы магии уничтожали вместе с учениками: запечатывали выход и поджигали. Вырезали всех, кто сопротивлялся, а сопротивлялись все. Мы, знаешь, не были тогда безропотными. А потом вдруг кончилось. То есть посланник императора изложил условия: заложники, запрет на перемещение, запрет на сильную магию, запрет на ношение оружия и так далее. Либо соглашаемся, либо умираем. Вас слишком много, и вы нас уничтожили бы под корень. Наши и согласились.
– И это было самым разумным поступком ваших вождей. Да, унизительно. Но вы есть.
– Ага, – невесело согласился эльф. Волосы у него наконец доросли до привычного уровня, то есть лежали на спине поблескивающими серебряными прядями, гладкие, аж погладить хочется. Ну Дан и погладил. Аль благодарно улыбнулся, а Шарик присвистнул. Ну да, к вопросу, понравится ли Алиру чесание подбородка. Здесь ведь жесты воспринимались куда более просто.
– Аль, слушай… Я вдруг подумал… Как бы там ни было, всеобщий залег в мою голову поверх русского и английского. Это вполне могло смешаться в неопределенный коктейль…
– Ты говоришь на всеобщем как местный, – удивился Аль, – и всегда говорил.
– Это понятно. Я вот о чем подумал. Разная понятийная система и так далее. На всеобщем слово «любовь» однозначно?
– Нет, конечно, – удивился Аль. – Три значения. Интимные отношения, душевная привязанность, отвлеченно-обобщающее понятие… А! Дошло. Я дурак. Ты потому только на пятый год сказал, что меня любишь, что в твоем мире слово однозначно?
Дан неопределенно улыбнулся. Да ни фига оно не однозначно, просто уточнения всегда следуют. Любить можно не только женщину (или мужчину), но и друга, бабушку, собачку или шоколад фабрики «Россия». Разве что говорить об этом принято женщине (мужчине) или бабушке. Другу и собачке – как-то не очень. А жаль. Нынешний Дан без колебаний сказал бы не только маме, но и Сашке Симонову и даже Тяпе.