Нельзя сказать, чтоб так вот сразу и рухнула последняя надежда на справедливость. Веревку, например, можно найти и в казарме, или действительно кинжалом по горлу, или на стену залезть и башкой вниз, как в бассейне. Но засела в мозгах одна фраза: «умереть с пользой».
– Гай…
– Я не стану тебя пить, Дан. И помогать тебе не стану. Я нарушаю клятву.
– Ладно, брось. Ты и не клялся. – Дан вздохнул и развернул сверток. – Не стоило на одежду тратиться.
– Я должен был тебе две короны. Еще с первого раза. В том, что твоя одежда испорчена, косвенно виноват и я. Ты умойся. Рубашку запачкаешь.
Дан послушно налил в таз воды и вымыл шею. Крови-то чуть. И вполне голливудского вида проколы в области сонной артерии. В зеркале отражалась спина Гая. Вампиру отражаться не положено, потому что он и вовсе нежить…
– Не спеши, Дан. Ты успеешь еще умереть. Это как раз легче легкого. Жить труднее.
– Ну суди меня, Гай.
– Не сужу. Я не останавливаю тебя. Не стану следить за каждым твоим шагом, хотя мог бы. Я прошу тебя, Дан. Не спеши. Умереть успеешь, а пожить – нет. Я знаю… нет. Я не знаю, насколько же тебе плохо сейчас. Ты отбрось обстоятельства. Ты же сможешь. Да, много навалилось сразу, но, Дан, такие, как ты, должны жить. Немногие пожалеют вампира. Немногие считают, что судить за намерение нельзя. Немногие вмешаются, когда соотношение один к четырем. И немногие скажут правду герцогине.
– Это не от ума.
– Не от ума. Но сейчас, если ты снова окажешься перед ней, ты начнешь поспешно говорить о своем мире, Дан, или напомнишь ей, что не клоун и не обезьянка жонглера?
– Она обещала меня повесить, – усмехнулся Дан, – а с моим нынешним настроением…
– Вот именно – нынешним. Любая боль проходит. Тебя унизили, так ты еще своей смертью их порадовать хочешь? Не порадуешь. Они там уже забыли о тебе. Во внешнем городе о том, что случилось, не узнает никто и никогда. Если хочешь побыть один – иди. Но лучше останься. Может, мне удастся отговорить тебя от смерти. Я очень тебя прошу, Дан, выдержи это испытание. Не сломайся.
Дан смотрел в черный затылок вампира не без ошалелости. Голос у Гая был тихий и ровный, не то чтоб совсем уж без эмоций, но без надрыва. Ну что ему до случайного в этом мире человека? Жизнь спас? Ну так умен не шибко, абориген бы, подсчитав неутешительные пропорции, просто свернул бы за угол, стражу искать, благо ее здесь не намного меньше, чем правонарушителей. И уж Гай это понимает. Понравился чем-то? Да настолько, что от лакомства – свеженькой крови – готов отказаться?
– Гай, почему мне стало так хорошо?
– От укуса. Это не настоящее настроение. Не верь ему. Пройдет. И тебе снова станет очень плохо. А хочешь, я тебе еще водки достану?
Дан отмахнулся. Водка помогает после первой поллитры и до второй, до первой – еще мозги работают, после второй… нет, будем самокритичны, на середине второй, – ты уже и не человек.
Дан еще раз посмотрел в неподвижную спину вампира. Хрупкий юноша, как же. А куртка другая. Без маленькой дырочки на спине. Заштопают или выбросят. Тряпки здесь дорогие (сказывается отсутствие синтетики и китайских «челноков»), наверное, даже состоятельные господа вроде Литов относятся к ним бережно.
– Я попробую, Гай.
– Если ты попробуешь, у тебя получится, – убежденно ответила спина. Почему он не поворачивается? – Прости, что не смотрю на тебя. Боюсь не удержаться.
– Если ты сделаешь еще несколько глотков, я не умру от потери крови.
– Не умрешь. Но ложное настроение станет сильнее, и ты можешь наделать глупостей.
– А если я останусь здесь?
– Все равно. Я не хочу применять силу.
– Почем тебе это так важно?
– Не знаю. Не спрашивай. Просто хочу, чтобы ты остался. Чтобы ты был.
Дан потоптался на месте, чувствуя себя последним идиотом, но надеясь, что это тоже ложное настроение. Надо подумать, но чертова эйфория мешает думать. Дурдом. Из него кровь пили, а ему понравилось. Надо… что надо? Отвлечься от этой спины и неприятно легких длинных волос. Уйти в пустую большую казарму, щедро отданную в его пользование… подмести там, что ли, и впрямь грязно.
– Твои вещи внизу. В гостиной. И спасибо, что купил кинжал без серебра. Это приятно. Хотя и неразумно. И помни – мы рады видеть тебя. Все.
Дан буркнул невнятное «ага» и пошел в казарму. Узелок с вещами он сунул подмышку, руки запихнул в карманы куртки. Кинжал стукал его по бедру, и Дан его передвинул, тогда он стал стукать по другому месту, по естественной ассоциации напомнившему об одном интересном квартале. Второй месяц без женщины – это, конечно, не критично, но и не особенно уютно. И он полусознательно свернул в сторону веселых улиц. Даже забавно. Новые ощущения! До сих пор Дану вполне хватало порядочных женщин, и он понятия не имел, как нужно платить профессионалкам.
И являть им свою исполосованную задницу.
Сразу пропали все эротические помыслы, а эйфорию выдуло свежим ветерком. И настроение враз стало не ложным, а каким и должно: подавленным.
Дан брел уже без всякой цели. Сверху закапало. Первый дождик. Ни тебе непромокаемой ветровки, ни тебе зонтика. За три квартала куртка промокла, Дан замерз, отчего на душе легче не стало. Увидев гостеприимно светящиеся окна круглосуточного трактира с короной в углу вывески, Дан пошел греться, а в итоге «угрел» четыре сотки, и ведь почти без эффекта. Он тянул горячее вино стакан за стаканом, уж и счет потерял, но практически не пьянел. Жить по-прежнему не хотелось, а седалище прямо-таки настаивало на немедленном повешении, но Дан упрямо сидел, надеясь, что боль физическая заглушит ту, вторую. Особенно в компании с вином. Кстати он размышлял о том, каким чудом была в его детстве мама, ни за какие шкоды не наказывавшая его ремнем. Просто потому даже, что это больно, конечно, плетка не ремень, да и сколько ему всыпали, Дан не знал, как-то не до счета было, но уж не менее двадцати. Даже сейчас, через сутки интенсивного лечения у элитных врачей, то есть лучших лекарей, сидеть на битом месте было больно.
В трактир с хохотом ввалилась толпа сынков. Сразу видно – зажравшиеся мажоры. Подражатели тем, за внутренней стеной, куда они не попадут никогда. Во внешнем городе сословия порой перемешивались, хотя и нечасто, отсюда туда попадали разве что торговцы да некоторые мастеровые, и то на часок.
«Вот сейчас они пристанут, их пятеро, а я хоть и зол, но пьян, и отметелят они меня – мало не покажется. Может, даже проблему решат… радикально», – подумал Дан почти с надеждой, но сынки его разочаровали: поглазели немного и устроились за другим столом. А, ну да, добротная и не без изысканности куртка, а рубашка под ней не серая простонародная, а нарядная белая. И бабские кружавчики по краю отложного воротника и манжет.
А хозяин – дурак. Или скотина. Мог бы и сам вино подать, а не служанку, дремавшую в кухне, будить. Она не красотка, конечно, но вопрос красоты уравновешивается количеством выпитого. Сынки немедленно начали ее лапать за разные места, затащили в угол, один уже и под юбку полез. Бедная девица (Дановых лет и никак не манекенщица, если о фигуре) даже не визжала, а только отталкивала наглые руки и с ужасом повторяла: «Ой, мама, ой, мама», и концентрация ужаса в голосе все нарастала. Скоты.
Дан выбрался из своего теплого угла, остановился посреди зала и скучно сказал:
– Девку – отпустить. За вино – заплатить. Самим – выйти вон.
Хозяин сдавленно ахнул и принялся подсчитывать потенциальные разрушения. Сынки, разноголосо оря, вылезли из-за стола и затеялись было окружать Дана, но как-то вдруг передумали, замельтешили и потянулись к выходу.
– За вино – заплатить, – напомнил Дан. Один из шпаны бросил на стол несколько соток и скоропостижно исчез за дверью. Что это с ними?
Дан вернулся к своей кружке. Местный глинтвейн был вкусным. Пахло гвоздикой и, кажется, имбирем. А может, и не имбирем. С кухни потянуло пирогами. Чего это посреди ночи пироги?
Хозяин постоял напротив и сел.
– Спасибо, парень.
– Не за что, – удивился Дан.
– Не за что? Да я сам тебя испугался. Видел бы ты свои глаза.