– Но для других-то это будет препятствием, да?
– Будет.
– Спасибо, что не соврал. Дан… я хочу знать, как оно должно быть. Ну сам посуди, что мне теперь… Ты понимаешь, да?
Еще бы он не понимал. Очень даже понимал, целуя, раздевая и укладывая на кровать, даже не позаботившись повернуть ключ в замке. Сломали жизнь. Так, легко, походя. Мало того что изнасиловали, еще изуродовали, изувечили – вон левая рука не гнется. Будущего лишили. Просто так. Потому что им так захотелось. Вернуться во внутренний город и покрошить сколько успею. Без разбора. Какая разница, кто из них – Мирт, Люм, Гарис…
Когда Дана выставила его вон, уже стемнело. Она счастливо улыбалась, гладила его по щеке, потом вдруг сказала коротко: «Спасибо, уходи» – и он понял, что надо молча встать и уйти. Без прощальных поцелуев и вообще без прощаний.
Мун ждал. И наплевать, что все понял. Этого хотела прежде всего Дана.
– Только себя не вини, – неожиданно проговорил Мун. – Знаю я тебя, все на себя возьмешь. Нет тут твоей вины, вовсе нет. Данка могла им просто на улице попасться… Почему, ты думаешь, я ее одну на ярмарку не пускал? Потому что туда благородные иногда захаживают. Я отец ей, но тебя не виню, и ты этого не делай. Сломали они девку, но не изменишь ведь. Ты, похоже, уезжаешь? С властителем?
– Я не знаю, кто он. Правда, Мун.
– И ладно. Узнаешь еще. Не жалей. Ни о чем не жалей, парень. И Данку не жалей. Просто – помни. Она девка хорошая. У нее будущего нет, а у тебя есть. Вот и живи будущим, но Данку помни. Иди, парень. Чем хочешь клянусь, ни она, ни я, ни сыновья тебя не виним. Дай-ка обниму тебя напоследок. Вряд ли уж увидимся.
Он обнял Дана весьма по-русски, похлопал по спине и подтолкнул к двери.
* * *
Он плелся по темным улицам. Это называется полный аут. Ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Кого пытался убедить Мун Стамис этим повторением своего «не виню» – Дана или все же себя? Ну, пусть не виноват. Однако все равно – причина. Он, Дан, – причина того, как обошлись с девушкой благородные. И живи с этим как хочешь. Не прошлым живи, а будущим. И помни, что они с девчонкой сделали, когда тебя искали.
У ворот внутреннего города Дан простоял, наверное, целый час. Стражники прикидывались, что в упор его не видят, а Дан тупо разглядывал закрытые ворота и не знал, что делать. Он боялся входить, боялся при первой же встрече с благородным, особенно из свиты герцогини, просто сорваться с тормозов. Выпустить выдуманного Лазаря на волю боялся. Не потому что жалко было – ни фига, никого за этими стенами ему не было жалко, даже прислугу, торговцев и прочий «персонал», их туда силком не гнали, сами пошли, и во внешнем городе эта работа почетной не считалась. Не жалко ни их, ни себя. Превращаться в им подобного не хотелось? Черт его знает.
Он нехотя шагнул к воротам, втайне надеясь, что стражники проявят бдительность и не впустят. Ага, конечно. Еще и калиточку предупредительно распахнули – добро пожаловать. Ну раз добро, значит добро. Куда нам, налево? Смешно было бы заблудиться в вовсе не большом районе. Дан, конечно, этого не умел, но в таком состоянии и компас заблудится. Он шел – уже не брел, волоча ноги, а именно шел, едва не чеканя шаг, глядя прямо перед собой, придерживая катану то ли для того, чтоб не мешала, то ли для пущей выразительности. Однако Гарис этой выразительности не понял.
– Как дела, пришелец? эй… ты что… ты…
Он пятился перед Даном, пока не споткнулся и не грохнулся на задницу и пополз отталкиваясь руками и ногами, не сводя с Дана даже не испуганных, а наполненных беспредельным ужасом глаз, и Дан, ей-богу, не постеснялся бы вытащить меч и пропороть его насквозь, да голос Нирута заставил Гариса перевернуться на четвереньки и, не вставая, припустить по тщательно вычищенной улице. А всего-то было брошено «пошел вон». Дан повернулся.
– Гнев ты удерживать умеешь, – одобрительно кивнул собственник. Хозяин. Властитель? – Я в тебе не ошибся. Хотя у тебя есть все основания покрушить тут все, до чего рука дотянется. Если хочешь, покруши.
Дан едва разжал челюсти.
– Вы знали?
– Насчет девушки? Да, знал. Ты предпочел бы услышать от меня?
– Я не буду… крушить.
– Час назад она перерезала себе горло. На ком ее кровь?
– На них. И на мне.
Дан не удивился. Вообще. Словно ждал. Разве что способу – он сам не отважился бы. Нет, не «бы». Он не отважился. А Данка смогла. Если бы он не пришел?
– Если бы ты не пришел, она умерла бы, так и не узнав, что такое поцелуй. Пойдешь крушить? Или хочешь сокрушить меня?
– Вас-то за что? – деревянным голосом спросил Дан.
– За цинизм.
– Это не цинизм. Это равнодушие. Но вы ее не знали.
– Ее – нет. Других девочек, которым пришлось пройти через это, знал. Некоторые даже выжили. Кое-кому удалось даже сохранить себя. Ей не удалось. Или не захотелось. Если ты хочешь – иди к Фрике и потребуй, чтобы тебе выдали тех, кто сотворил это с девушкой. Она отдаст.
Дан посмотрел мимо него и так же целеустремленно, едва не печатая шаг, как солдат из кремлевского полка, отправился по смутно вспоминавшемуся маршруту. Разрешает он. Властитель милостиво позволяет своей собственности позабавиться: стребовать с герцогини пару-тройку благородных отморозков и укокошить их ей на радость. Ей на радость. Нет уж. Тут меньше чем вакуумной бомбой не обойтись. А бомбы нет. Налево? Да, кажется, налево. А вот и Шарик.
Дракон не прыгал и не лизался. Молча пристроился слева и прижался к ноге. Как собака. Всегда хотелось собаку, серьезную такую, овчарку или даже ротвейлера, но какой может быть ротвейлер в квартире с тремя пенсионерками и полуболонкой Тяпой… теперь вот обзавелся… собачкой. Дан сел на корточки и обнял Шарика за шею, а тот положил голову ему на плечо и издал новый звук, больше всего похожий на возглас «эй!».
– Ты ужинаешь со мной, – распорядился хозяин. Дан посмотрел на него снизу вверх. Протеста ждете, босс? А еще чего?
– Да, милорд, – спокойно ответил Дан. Золотистые глаза неожиданно улыбнулись.
– Ты легко учишься. Учишься владеть собой в любых обстоятельствах.
– Разве я не умел?
– Не особенно. Правда, в обстоятельства ты попадал… не в любые. И знаешь, Дан… Хорошо, что ты отказался от мести. Ведь потому, что они все равно не поймут?
– Потому что разрешенная месть – не месть. Они поймут, что это ваша воля, а не мой… героизм. Это ваш поступок. И уж все ваше они примут… со смирением. А зрители – с восторгом.
На лице Нирута отразилось то самое глубокое удовлетворение, о котором когда-то так любили писать в передовицах советских газет, как смутно помнилось Дану. Больше хозяин ничего не сказал, бросил только: «Через час – в столовой» – и удалился. Дан еще посидел с обнимку с драконом, а потом пошел готовиться к ужину. Уши мыть и ногти чистить. Данка. Прощай. И прости. Ты не желала прощаний, потому что – навсегда?
Он заставлял себя жевать и глотать, хотя вкуса и не чувствовал, пил вино, не понимая, что это вино, поддерживал беседу. Не то чтоб ни о чем. Нет, Нирут задавал ему вопросы, очень разные, все больше теоретические, но и о прежней жизни расспрашивал, интересуясь, не что, а как и почему. И Дан отвечал. Как мог. Большей частью честно, потому как имел большое подозрение, что хозяину не нужно заливать глаза непроглядной чернотой, чтоб понять, врет ли собеседник, и повода врать не было. Скрывать Дану было нечего, никаких таких скелетов в шкафах. Пожалуй, если бы был задан вопрос, на который Дану не захотелось бы ответить, от так и сказал бы. А дальше по обстоятельствам. Но вопросы были обычные или просто нормальные. Не для придания беседе светскости, а из интереса. Хозяин хотел побольше узнать о своей собственности. Примерял перчатку и рассматривал швы.
– Почему ты сам ничего не спрашиваешь?