Анализируя динамику нефтяных циклов[5], мы в свое время обратили внимание на различия в подходах европейских стран и Америки к регулированию рыночных циклов. В Европе цикл однозначно трактуется как проблема, и государство прилагает усилия к уничтожению цикличности и сохранению рабочих мест любой ценой. В Штатах наоборот — государство играет не против рынка, а вместе с рынком (!). В результате рынок осваивается шире и глубже, а американские компании, поддержанные своим правительством, добиваются более благоприятных позиций на мировом рынке. Колебания отраслевых рынков в масштабах национальной экономики сглаживаются не противодействием циклу, а ускорением межотраслевой переброски ресурсов, уникальной мобильностью рабочей силы и привилегированными позициями доллара.
Нынешний кризис, вопреки надеждам многих желающих, не «похоронит Америку». Реальная однополярность только еще появляется на наших глазах. Уничтожая свободу на рынке финансовых инвестиций, американская верхушка идет к тотальной политизации финансов и глобальных инвестиций своих корпораций и фондов.
Зачем Америке был нужен «глобализм»? После развала Восточного блока руководство Штатов дало добро на максимальную экспансию долларовой сферы. Столкнувшись в ЕС с евро, Америка отыгралась в России, Китае, Средней Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке. За исключением зоны евро, достаточно крепко привязанного к доллару, весь остальной мир является долларовой зоной. А это пять миллиардов человек из шести. При этом удалось парализовать политическую волю ЕС продавливанием туда «пятой колонны» из политических клиентов, унаследованных у СССР. Однако емкость мирового рынка для экспансии доллара не бесконечна, и рано или поздно ФРС должна была почувствовать замедление роста спроса на доллары. Очевидно, они это почувствовали задолго до осени 2008 года и заблаговременно начали закручивать гайки. Убрав частные фонды в качестве средства поправки платежных балансов стран — держательниц крупных долларовых авуаров, в том числе России, США заставляют эти страны расходовать накопленные ими доллары на себя, для покрытия своих гигантских кассовых разрывов. В результате произошло не ожидавшееся рыночниками ослабление, а, напротив, усиление позиций доллара.
В течение правления Дж. Буша одновременно усиливался политический и военный контроль над глобальными поставками энергии. Военная авантюра в Ираке уничтожила шансы Китая самостоятельно подобраться к ресурсам нефти Ближнего Востока и Каспийского региона. Действия Америки могут не нравиться, но в логике им не откажешь. Создание «газового ОПЕКа», наверное, поможет нам самоутвердиться в престижной компании Ирана и Катара, но реальным конкурентом российскому газу в Европе будет не чужой газ, а чужая — иракская — нефть и своя — европейская — атомная энергия.
Воцарение единственного, по сути социалистического со всеми его атрибутами: от армии — освободительницы народов до победоносной идеологии, — глобального центра планирования создает непростые политические и экономические альтернативы для стран, не входящих в новый соцлагерь.
Россия стоит перед очередной потерей иллюзий — в советский период существовала иллюзия достижимости если не мирового господства, то, по крайней мере, неоспоримого мирового лидерства. Однако пик могущества СССР был пройден в 50-х — начале 60-х годов двадцатого века, а вторжение в Чехословакию и одновременный с этим отказ от экономических реформ окончательно пустили страну вниз по наклонной плоскости. В эпоху перестройки возникла новая либерально-прогрессивная иллюзия, что страны «прогрессивного человечества» вот-вот примут нас с цветами в свою семью народов. Мы действительно были приняты в члены «восьмерки», но бывшие члены соцлагеря и бывшие республики СССР проникли в «семью» раньше и глубже и фактически заблокировали наше дальнейшее продвижение. Финансовые кризисы 1998 и 2008–2009 годов поставили крест и на вере в магическую силу рынка.
В период правления Владимира Путина возникла новая иллюзия, что Россия, даже находясь за пределами «семьи народов», достаточно сильна и представляет собой растущий новый центр «многополярного мира», что остается еще немножко, еще чуть-чуть, и мы снова встанем вровень с мировыми лидерами, как утверждается и в Кон-цепции-2020. Но история снова подвергает российские иллюзии тяжелым испытаниям. Понятно, что впереди у нас длительный период uphillbattle[6]в неблагоприятной экономической и политической обстановке. Даже полная политическая капитуляция а-la Украина и Грузия не даст России ресурсов для долгосрочного экономического роста. Скорее, будет римейк начала 1990-х годов, где в роли новых русских будут выступать иностранцы.
Пример Латинской Америки, Африки, Южной Европы и даже Западной Европы до XX века доказывает, что рынок сам по себе не гарантирует ни надежного экономического роста, ни процветания. Социальная рыночная экономика питается ресурсами, создаваемыми сверхдержавами, а теперь одной оставшейся сверхдержавой, в процессе своей борьбы за обретение и удержание мирового господства.
Однополярность означает монополию на развитие. Мир под властью Америки будет еще быстрее поляризоваться на техноэлиту и техноплебс — на людей, которые создают технологию, и людей, которым разрешается использовать и обслуживать не ими созданную технологию. В России этот процесс зашел уже далеко. То, что выглядит как экономический рост последних полутора десятков лет, — это процесс роста сектора, обслуживающего иностранную технологию и иностранную продукцию. Это экономика дилеров, а не производителей.
Модернизация становится для России условием национального выживания в условиях однополярности. Причем не «приобретение технологии», а развитие способностей к созданию технологии должно стать национальной манией, национальным фетишем. Ориентироваться при этом необходимо на абсолютный приоритет национальной обороноспособности и достижение лидирующих позиций в ключевых областях, а это не только и не столько нанотехнология. Подорвать монополярность можно только подрывом монополии на развитие. Далеко не все в мире в восторге от «американской мечты». Именно моноцентричность планирования является ахиллесовой пятой всего западного социалистического мегапроекта. Чем больнее мир будет чувствовать на себе прелести передачи экономического суверенитета в Вашингтон, тем сильнее будет проявляться экономический национализм по всему миру.
Понять, что же будет после Pax Americana, помогает тот же Карл Маркс. После социализма приходит коммунизм — где плановая функция государства отмирает, где каждый становится центром общественного планирования. Технически это уже осуществимо. Новая формация уже существует в недрах современного нам общества, пока в качестве маргинальных, но растущих процессов и явлений. Причем новое, как всегда, впервые возникает в наиболее развитых странах — это и communityspirit[7], и экологические Движения, и заказ товаров через Интернет, это, наконец, сам Интернет — свободная и дешевая сеть коммуникаций коммунистического общества.
При каждом строе выдвигается свой правящий класс.
При социализме правящим классом становится бюрократия. Однако власть бюрократии только венчает собой, но не отменяет власть работодателя, промышленного капиталиста и землевладельца.
При коммунизме над бюрократией появляются странные люди — создатели доселе невиданной прибавочной стоимости — технократы. Государственная бюрократия приводит их к власти и сама попадает от них в зависимость. С точки зрения экономики нового строя академик Сахаров, Билл Гейтс, Джордж Сорос, Анна Курникова и Майкл Джексон — представители одного и того же класса технократов, делающих деньги как бы из ничего, извлекающих из себя стоимость, как Зевс Афину из своей головы.
Но технократия не может жить без бюрократии. Новый экономический строй, как и предыдущие, вырастает из существующего. Меняется лишь центр экономической власти — точнее, вместо централизованной экономики с единым центром планирования возникает децентрализованная, со множественными центрами планирования, но базирующаяся на единой финансовой и технологической платформе. Иерархия разворачивается в платформу.
5
[5]