Даже крупные организации финансового сектора попались на удочку финансирования по Чарльзу Понци. Крупнейшая страховая компания США AIG имела хорошо управляемый и прибыльный основной бизнес. Что же поставило компанию с активами в триллион долларов на колени? Полтриллиона долларов в виде некачественных деловых бумаг, выпущенных одним из ее филиалов. Структура деривативов была такой запутанной, что еще в начале 2008 года AIG рассчитывала, что ее риск будет ограничен «всего» двумя миллиардами долларов. Однако к сентябрю выяснилось, что придется списать сорок миллиардов. А месяцем позже оказалось, что потеряно ни много ни мало, а 150 миллиардов — достаточно, чтобы обанкротить среднюю европейскую страну. Но дело этим не закончилось, так как AIG находилась в центре сложной системы взаимных финансовых обязательств и ее падение повлекло банкротства и огромные списания активов по всему миру. Момент Мински настал.
Незадолго до кризиса бывший председатель Федеральной резервной системы США Алан Гринспен уверял, что новые финансовые инструменты — это свидетельство устойчивости огромной нерегулируемой рыночной финансовой системы. Сегодня, очевидно, что вера в саморегулируемую мощь свободно-рыночной системы потрясена до основания.
За последние тридцать лет американский финансовый сектор получил сверхприбыли, невиданные в реальной экономике. С 1960 по 2007 год доля финансового сектора в корпоративных прибылях Америки выросла с 17 до 30 процентов, в то время как доля промышленности снизилась с 49 до 21 процента. Средняя зарплата на Уолл-Стрите составляла 435 тысяч долларов в год или в десять раз больше среднего дохода американской семьи. В 2007 году Бланкфейн, управляющий инвестиционной компании «Голдман Сакс», получил в виде зарплаты и премии 69 миллионов долларов. О'Нил, управляющий компании «Мерилл», получил при выходе в отставку компенсацию в размере 161 миллион, несмотря на то, что компания под его управлением залезла в убытки. Топ-менеджеры трех крупнейших хедж-фондов в 2007 году, как раз накануне кризиса, унесли домой по миллиарду долларов каждый.
С такими деньгами финансовый сектор стал самым влиятельным лоббистом в конгрессе и Белом доме. Политическая демократия в США оказалась захваченной корпоративной финансовой верхушкой. Началось взаимная ротация — секретарями казначейства стали бывшие управляющие фирм с Уолл-Стрита, а бывшие регуляторы начали приземляться на теплые аэродромы в финансовых компаниях.
Оттеснение от власти реального сектора финансистами очевидно в разнице подходов американской администрации. Крупнейшие автокомпании США долго стояли с протянутой рукой, ожидая запрошенные ими 25 миллиардов долларов на спасение производства, и вынуждены были вновь доказывать свои потребности конгрессу, который, в конце концов, согласился предоставить им под жесткие условия на треть меньше запрошенного. Зато одна лишь A1G получила от ФРС и казначейства 150 миллиардов, а Ситибанк — 20 миллиардов немедленной помощи плюс госгарантии на несколько сотен миллиардов Долларов кредитов!
Тем временем символ американского капитализма — концерн General Motors (GM) обанкротился на 101-м году своего существования. Кто не знает знаменитой максимы — «что хорошо для General Motors, хорошо для Америки»! Этот лозунг активно использовался в России в конце 1980-х — начале 1990-х годов, чтобы обосновать необходимость приватизации советских «дженерал моторзов». Но времена изменились. Столп капитализма рухнул, и 1 июня 2009 года корпорация заявила о своем банкротстве. Теперь выяснилось, что для General Motors очень хороша национализация. После реализации плана реструктуризации GM три четверти «генеральных моторов» Америки окажется в руках у государства. В 1990-х годах в России активно пропагандировалась идея о «необходимости передачи неэффективной госсобственности» в руки «эффективных менеджеров». Теперь неэффективная частная собственность Америки передается в руки эффективных государственных менеджеров. Тем же путем идет и Россия — идея национализации затонувших частных предприятий активно обсуждается в правительственных кругах.
Национализация GM через банкротство выглядела как рейдерский захват, как недружественное поглощение промышленного актива кредитором в лице государства. Сначала администрация установила нереальный срок для реструктуризации долгов корпорации. Даже чисто теоретически компания не могла реструктурировать десятки миллиардов долларов в многочисленных обязательствах в столь сжатые сроки. Менеджеры компании сделали почти невозможное — они урегулировали отношения с крупнейшими контрагентами — профсоюзами и договорились о продаже неприбыльных зарубежных активов. Одновременно шел торг с правительством о кредитах на финансирование оперативной деятельности. Но денег у Вашингтона на это не оказалось. Теперь же, после эффективной национализации, государственный кошелек широко откроется — выделяется 30 миллиардов долларов на техническое переоснащение корпорации.
История General Motors ставит жирную точку в борьбе экономических идеологий. На вопрос, что лучше — коммунистическая политэкономия или капиталистическая, теперь можно смело отвечать — обе хуже. А что же лучше? Подтвердилась мудрость Дэн Сяопина — «неважно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей».
Но строительство мировой экономики в виде огромной финансовой пирамиды могло еще продолжаться какое-то время. Почему же кризис произошел именно в 2008 году? Разве существует предел росту цен на недвижимость или степени «разводнения» ценных бумаг? После отмены золотого стандарта количество эмитированных долларов определялось только решениями руководства Федеральной резервной системы США. Однако система денежного обращения не может быть абсолютно спекулятивной — она должна быть «привязана» к чему-то реальному, чтобы окончательно не потерять свою стоимость. Например, к нефти. Но реальность живет по своим собственным законам и иногда может подводить финансовых спекулянтов.
В 2006–2007 годах на мировой рынок нефти стало просачиваться все больше спекулятивных денег в поисках «привязки» к реальности. Но нефть не недвижимость. Конъюнктура нефтяного рыка определяется собственными отраслевыми колебаниями. Нефть нельзя неограниченно накапливать. Танкер, пока он плывет, можно перепродать хоть тысячу раз, но рано или поздно он приходит в порт назначения. Капитал нельзя инвестировать в нефть неограниченно: инвестиции приводят к росту мощностей и перепроизводству продукции. После этого спад неизбежен. Нефть и стала той самой костяшкой домино, падение которой вызвало «эффект домино» — всеобщий экономический кризис.
От чего же зависит уровень мировых цен на нефть? Нефтяные аналитики любят объяснять движение нефтяных Цен «фундаментальными» факторами, поведение которых, на наш взгляд, мало что объясняет.
Например, влиянием Организации стран — экспортеров нефти (ОПЕК). Добыча нефти странами — членами ОПЕК устойчиво росла в периоды низких цен на нефть (1965–1973 и 1986–2004 годы). Действительно, остановка роста добычи ОПЕК в 1974–1980 годах совпадала с периодом высоких цен на нефть, что, казалось бы, подтверждает популярную теорию ценовых манипуляций ОПЕК как главного фактора ценообразования. Но резкое снижение добычи ОПЕК в 1981–1986 годах происходило на фоне не роста, а падения мировых цен на нефть в реальном исчислении.
Вряд ли удастся обнаружить какую-либо значимую связь между колебаниями цен на нефть и полого растущей добычей нефти странами, не входящими в ОПЕК. Временные приостановки роста добычи этими странами совпадали как с периодами роста цен (1974–1975, 2002–2005 годы), так и с периодами их падения (1983–1986 годы).
Динамика добычи нефти в странах бывшего СССР демонстрирует периоды больших неудач, когда падение добычи накладывалось на падение мировых цен, и периоды больших удач, когда возобновление роста добычи происходило в период роста цен на мировом рынке. Отсюда можно сделать статистически безупречный, но абсурдный по смыслу вывод, что мировые цены растут тогда, когда растет добыча нефти в России и других странах бывшего СССР, и падают тогда, когда в России кризис.