— Следующая остановка — Хайгейт-виллидж.
— Что?
— Следующая остановка — Хайгейт-виллидж. Что-то тут не так.
— Вы хотите сказать, он пойдет без остановок до самого конца?
— Ага.
— Но это же четверть часа езды! Я просто хочу сойти где-нибудь по дороге. — Он заглянул за плечо кондуктору. Больше в автобусе никого не было.
— Следующая остановка — Хайгейт-виллидж, — повторил кондуктор и потребовал денег.
И во всем виновата, решил Пол, проклятая пицца. К тому же, когда он заплатил за пиццу и за билет в придачу, у него осталось двенадцать пенсов и перспектива долгой дороги домой пешком под дождем. Он попытался поискать в ситуации что-нибудь положительное, но придумал только одно: к тому времени, когда он доберется домой, пицца окончательно размерзнется. Это уже кое-что, но все же не перевешивает дождь, расстояние и, уж конечно, то малоприятное открытие, что в левом ботинке у него дыра.
"В общем и целом, — сказал он самому себе, выступая в свой долгий поход, — лучше бы мне было остаться дома смотреть телевизор". Эта мысль напомнила ему кое о чем, о чем он старался не думать. И тут он заметил прилепленный к витрине маленький розовый флайер:
Иными словами, глянув на часы, сообразил он, прямо сейчас (он посмотрел на улицу), вон там — в сером, похожем на бойню бетонном здании.
Пол на минуту задумался. "Да сколько же можно!" А потом усмехнулся, потому что — спасибо пицце и поездке в автобусе, у него все равно нет денег на билет. "А вот этого-то вы не учли?" — с издевкой бросил он темнеющим небесам, когда что-то выпорхнуло из окна проезжающего мимо "мерседеса" и мирно приземлилось у его ног. Разумеется, это была пятифунтовая банкнота.
А вот это уже его потрясло — до самых отсыревших носков Пол почувствовал, как на лоб ему наползает виртуальная мишень, и капля пота, холодная, словно кетчуп с размерзшейся пиццы, сползла за воротник. Бороться бесполезно. Что бы он теперь ни попытался сделать, побежал бы или спрятался, длинная призрачная рука Гилберта и Салливана все равно схватит его за ухо и притащит назад, точно карася, измученного борьбой с рыбаком.
Но у него осталась еще размазанная по ободу души частица храбрости. "Нет уж, — подумал он, — я не любитель комических опер. Я свободный человек. Просто так я в "Общественный центр искусств Хайгейт" не пойду. Вот перейду сейчас дорогу и... "
Грузовик не задел его, проскочив всего в полдюйме от его носа. Пол, дрожа, отпрыгнул на обочину и вцепился в фонарный столб, чтобы не упасть. "С другой стороны, — подумал он, — сегодня вечером я все равно ничем особенным не занят, а говорят, эта чепуха Гилберта и Салливана не так уж плоха. (Во всяком случае он помнил, что его тетя Патриция была без ума от этих оперетт, хотя на подобные рекомендации он обычно не полагался.) Если, чтобы выбраться отсюда целым и невредимым, от меня требуется туда пойти, то почему бы и нет? В крайнем случае проснусь в антракте со сведенной шеей".
И как школьник, нога за ногу плетущийся в школу, он медленно двинулся к бетонному фасаду. К доске объявлений у входа было прилеплено еще десяток розовых флайеров, дверь стояла нараспашку. Пол не совсем понимал, что ему делать с замороженной пиццей, но испытывал странное нежелание с ней расставаться, хотя именно она (и это можно доказать!) была причиной всех его бедствий. (А потом он подумал: "Где это в Библии сказано: "Не покупай пиццу, которая тебе не по карману, иначе за тобой придут Гилберт и Салливан?") Затолкав коробку под пальто, он ступил в сноп желтого света, лившегося из дверного проема.
И тут кто-то ступил ему навстречу, и в этом желтом сиянии Пол узнал кто. Она увидела его через долю секунды и ускорила шаг, стараясь проскользнуть мимо, пока он ее не заметил, но было уже слишком поздно.
— Привет? — неуверенно окликнул Пол.
— Привет, — ответила худая девушка. — Что вы тут делаете?
— Я... — Правда — роскошь, приблизительно такая же, как пицца "Пепперони": те, кто может себе ее позволить, ни на йоту от нее не отступают, мы же, остальные, вынуждены обходиться чем придется. — Зашел к двоюродному брату, — сказал Пол, — но его не было дома.
— О. — Она поглядела на него в упор. — А зачем вы носите промокшую картонную коробку? — поинтересовалась она.
— Это пицца, — объяснил он. — Я ее для кузена купил.
Свет фар проезжавшей мимо машины скользнул по ее лицу, и, к своему изумлению, он заметил, что она плакала: припухшие красные глаза, следы слез, отчетливые, как серебристый, склизкий след улитки.
— А вы? — спросил он.
— Я? — переспросила она, как будто не могла себе представить более эксцентричной темы для разговора. — О, я просто...
Тут она остановилась и впервые посмотрела на него так, будто он не был хвостом червяка, которого она только что заметила в своем недоеденном яблоке. Слабенький голосок на задворках сознания Пола заверил его, что он еще об этом пожалеет, но Пол не стал слушать.
— Так, ничего, — сказала она.
Через несколько домов от них находился паб, и Пол вспомнил про пять фунтов в кармане пальто.
— Пойдемте выпьем что-нибудь, — предложил он.
"Спасибо, нет", — следовало бы сказать ей, но она только спросила:
— А как же ваша пицца?
— Что?
— Если она размерзнется, то станет дряблая.
— На самом деле, — сказал Пол, — я есть не хочу. – Наклонившись, он аккуратно прислонил коробку к стене "Общественного центра искусств Хайгейт", точно друид, приносящий в жертву омелу. — Идемте, — сказал он.
И — что совершенно невероятно — она пробормотала: "Ладно", и кивнула.
Паб был набит битком. Им пришлось бочком пробираться сквозь давку на входе, стойка терялась за нагромождением тел. Откуда-то из угла неслась мешанина странных звуков, которые способен издавать только джаз-банд в английском пабе. Пол даже зарычал от бессилия: на уме у него было совсем не это. А потом, к немалому своему удивлению, он увидел пустой столик, уютно примостившийся в уголке возле двери в туалет. Он мотнул головой в ту сторону, худая девушка кивнула и двинулась в том направлении. Отлично, подумал Пол, и стал пробираться к стойке.
Все то время, пока он ждал, чтобы его обслужили, пока протискивался сквозь толпу, сжимая пинту "Гиннесса" в высоком стакане и апельсиновый сок, он был уверен, что к тому времени, когда он доберется до дальнего столика, ее там уже не будет. Но когда плечи и локти раздвинулись, он увидел, что она все еще там: сморкается в обрывок размокшего бумажного носового платка — и едва не закричал от радости. Скользнув на свое место, он поставил перед ней "Гиннесс" и спросил:
— Все ведь правильно, так?
Она подняла на него взгляд.
— а.
— Вы это пили в пабе после собеседования, — объяснил он.
— Вот как, — отозвалась она.
— Ваше здоровье, — предложил он.
Он отхлебнул крошечную каплю апельсинового сока, а она отпила пенку с пива. Из угла доносилось визжание циркулярной пилы, разрезающий лист алюминия. Мимо протиснулся по дороге в "мужской" толстяк. И снова Пола охватило острое чувство, что за ним пристально наблюдает невидимая плюющаяся арахисом галерка, которая вот-вот затопает ногами, если только не пойдет полным ходом представление. (Какое представление, куда пойдет? Невидимые зрители, предположительно, знали, а вот он — нет.)
— Надо же, как мы с вами столкнулись, — сказал он. На невидимую аудиторию это большого впечатления не произвело, как, впрочем, и на худую девушку, и на него самого. Он попробовал еще раз: — Так, выходит, вы из этих краев?
— Нет, — ответила она и имела полное право поджать губы: это была беспомощная попытка перекрестного допроса и даже самый непритязательный младший барристер рассмеялся бы ему в лицо. Но... Совершенно неожиданно, она продолжила: — На самом деле я живу в Уимблдоне. Я приехала посмотреть, как играет мой парень.