Мир сдавил голову Пола, точно тиски.
— А, — пробормотал он.
Она же, поглядев на него, невесело улыбнулась.
— Если вам так хочется знать, мы только что поссорились.
— А, — повторил он и бессовестно солгал: — Жаль.
— Вот почему я плакала.
— А, нуда...
Вздохнув, она поглядела мимо него, словно его вообще тут нет.
— Я приехала в такую даль, лишь бы посмотреть на него в этом дурацком мюзикле, потому что он без конца мне про него рассказывал, а когда пришла, то подумала: "Какой смысл?" Вот из-за чего все...
— Извините, — прервал ее Пол, — сказав "мюзикл", вы имели в виду Гилберта и Салливана?
Она наградила его таким взглядом, на какой можно нанизывать кебаб.
— Ладно, пусть не мюзикл, а оперетта. Вам они нравятся?
— Нет.
Она едва заметно кивнула, словно была вынуждена признать, что ответ верный.
— Поэтому я пошла за сцену и так ему и сказала. Сказала, что, на мой взгляд, какой нам смысл встречаться. А он сказал, что не понимает, о чем я, а я сказала, вот именно, вот почему нам нет смысла тянуть эту лямку дальше, потому что мы оба просто сами себе лжем, просто нет никакого...
— Смысла?
Она кивнула.
— А потом я вернула ему CD, который он подарил мне на прошлое Рождество, и авторучку, которую он мне одолжил четыре месяца назад, когда мы ходили на байк-шоу в Эрлз-корт, и ушла.
— Понимаю, — сказал Пол. — Значит, этот тип — любитель Гилберта и Салливана?
Нахмурившись, она пожала плечами:
— Раньше не был. Раньше ему было дело только до тяжелых байков, защиты животных и борьбы против глобального потепления. А потом, с месяц назад, он стал вдруг совсем странный. Начал носить соломенные шляпы и дурацкие вышитые жилетки, сказал, что вступил в любительский драмкружок и что будет звездой в дурацкой оперетте, которую они ставят. Он словно в другого человека превратился. Взял и ни с того ни с сего превратился.
Пол на минуту задумался, якобы над ее словами. Но вместо того чтобы сказать, что у него на уме, выпалил:
— Такое впечатление, что у него появился кто-то еще.
— Вот и я так думала, — вздохнула она. — Только сомневаюсь. Ему ведь все время хотелось, чтобы я ходила на репетиции или слушала, как он репетирует свой дурацкий текст. Я, конечно, говорила ему, чтобы не приставал, но он все равно просил. Поэтому едва ли тут другая девушка. — Она нахмурилась: — А когда я сказала ему, что все кончено, вид у него был искренне удивленный, точно для него это полная неожиданность. Если бы он нашел другую, то наверняка был бы счастлив, что может со мной порвать, как по-вашему?
— Наверное, — ответил Пол, а потом его осенило, точно он сэр Исаак Ньютон и ему на голову только что упало огромное вкусное запеченное яблоко. Да, до недавнего времени у худой девушки был парень. Но сейчас этот парень в "Общественном центре искусств Хайгейт" щебечет, как впавший в маразм соловей, а он, Пол, тем временем сидит с ней в пабе. Более того, следовало учесть совпадение во времени. В самый темный для нее час, когда она больше, чем когда-либо, нуждалась в ком-то Судьба подхватила его в Кентиш-тауне и выбросила тут, в подходящем месте, в подходящее время. Внезапно все обрело смысл — за исключением того довольно дурацкого факта, что Судьба сочла необходимым нарядиться в двух давно покойных пропагандистов поп-культуры девятнадцатого века. Но если Судьба от этого тащится, не ему ее критиковать. Всякому свое, счел он, ведь могло быть гораздо хуже. — Мне, честное слово, жаль, — сказал он со всей искренностью, на какую был способен. — У вас, наверное, ужасно скверно на душе.
Она пожала плечами.
— Немного. Я хочу сказать, да, он мне нравился, в какой-то момент даже очень нравился, но у меня всегда было такое чувство, что когда я с ним, это не настоящая я, если вы улавливаете, о чем я. Я была не та я, какой хочу быть, я была той, какой он хотел меня видеть, или, во всяком случае, той, какой, по его мнению, мне хочется быть ради него, и ни один из нас не был самим собой, поэтому мы и не могли быть сами собой вместе, поэтому во всем не было никакого смысла — ни для меня, ни для него. Понимаете, о чем я?
— Да, — солгал Пол. — Для вас ужасная, наверное, была ситуация.
— И для него, надо думать, тоже.
— Очень может быть. На самом деле, — признался он, хотя ни за что не мог бы сказать почему, — я ни разу ни с кем не порывал, поэтому точно ничего не знаю.
— А-а, — протянула она, — значит, у вас долгие прочные отношения?
— Нет.
Она над этим задумалась, будто над сложным примером из устной арифметики.
— Значит, у вас никогда не было девушки.
— Не было.
— А.
— Нет, я пытался, — пояснил он. — Но все, кто мне нравился, от меня отмахивались.
Она поглядела на него поверх стакана, на губах у нее белели усы пены, что, в общем и целом, ей шло.
— Правда?
Он пожал плечами:
— Это не так уж важно. Я просто хотел сказать, что лучше любить и потерять и так далее.
— Нет, не лучше.
— Не лучше? Ну, наверное, вы правы. Я лишь пытаюсь сказать, что не могу сказать, что знаю, как вам плохо, но думаю, что очень плохо, хотя, вероятно, вам мое сочувствие не нужно, поэтому мне лучше заткнуться. Вот, собственно, и все.
— Спасибо, — кивнула она. — Хотя, возможно, оно и к лучшему. Боюсь, я не слишком приятный человек.
"Вот это уж точно", — подумал он.
— Вы симпатичнее мистера Тэннера, — сказал он. — Я на него сегодня наткнулся в "Теско".
Она широко раскрыла глаза.
— В "Теско"?
— Вот и я то же самое подумал, — ответил он. — Хотя, с другой стороны, чего в этом странного? Ну... ведь даже распоследним гадам нужно иногда ходить за покупками.
Она нахмурилась:
— Я бы подумала, что он заставляет все покупать жену.
— И я тоже. Но выходит, что нет. У него был список, и он по ходу что-то в нем черкал.
Она почти улыбнулась.
— Он вас видел?
Пол кивнул:
— Я на него едва не наступил, и он со мной заговорил прежде, чем я успел сбежать ("Как мы с тобой только что"). Он посмеялся над моей пиццей.
— Вот гад.
— Так я и подумал. Она вздернула губу.
— Готова поспорить, его жена готовит по рецептам из телешоу Делии Смит. Или какие-нибудь модные блюда из полуфабрикатов, которые покупает в "Маркс энд Спенсере".
— Если уж на то пошло, они собирались ужинать фрикадельками. Он сам мне сказал.
— Фрикадельками?!
Пол кивнул.
— Это только доказывает, что в мире все-таки есть справедливость. Сорок с чем-то лет портишь всем вокруг жизнь, но рано или поздно тебя ждут фрикадельки. И поделом ему, на мой взгляд.
Слабая искра с кончика одного пальца на кончик другого, нет, даже не пламя, ничего, столь живого и яркого, как огонь, ничего такого зрелищного или явного. Но немного тепла сырым холодным вечером — никаких соловьев на Беркли-сквер, только приглушенный рев джаз-банда (одна половина которого как будто играла "Бал ставней в Темном городе", а конкурирующая фракция всеми фибрами души дудела "Алло, Центральная, дайте мне доктора Джаз", они проигрывали битву и, вероятно, это знали, но никто не мог бы обвинить их в том, что они сдались; а тем временем музыкальный автомат наяривал последние хиты в счастливом кибернетическом самозабвении). Странно, что столь шумное, неряшливое мгновение могло быть совершенным, но оно таким было, потому что на сей раз она улыбнулась: пусть это был только проблеск, краткий и диковинный — как падающая звезда.
— Мне, наверное, пора, — сказала она.
"Ох!" — подумал Пол, и совершенное Мгновение растаяло, словно снег под газовой горелкой.
— Что ж, — сказал он вслух, — хорошо, что мы встретились. И, честное слово, мне очень грустно...
Она пожала плечами.
— На самом деле это не так уж к плохо. — Тут она помедлила, и Пол почти увидел, как крутится колесо рулетки, как прыгает по нему маленький белый шарик. — Значит, до понедельника, — сказала она, и секунда в секунду из угла четко и ясно джаз-банд заиграл "Когда войдут маршем святые". Не в словах дело, а в том, как она их произнесла.