— Ладно, — приглушенным от благоговения голосом отозвался Пол. — До понедельника.
За дверьми паба он повернул направо, она — налево. Лил холодный дождь, и у него не хватало денег на автобус, но это не имело значения, как не имела значения и дыра в левом ботинке.
("Глупо", — подумал он. Потому что он ничего однозначно не установил, не получил никакого подписанного контракта, вообще ничего, что можно отнести в банк или проверить на зуб. Всего лишь небольшое потепление, может быть, вексель на несколько дружеских слов или улыбку, подлежащий погашению при неопределенной будущей дате, написанный невидимыми чернилами на рисовой бумаге. Некоторые — насколько он знал, большинство — такое делают сплошь и рядом: заводят друзей, устанавливают взаимопонимание, быть может, сеют семена теплых чувств, даже не стараясь, вообще не сознавая, что происходит. Да, большинство, но только не он: он-то всегда был нищим русским крестьянином, смотрящим, как в своих позолоченных каретах мимо проезжают благородные господа, и знающим, что добиться в жизни может всего, только не этого. Но теперь — кто знает? Происходит что-то очень странное, он ничуть не против.)
Дороги из Хайгейт-виллидж до Кентиш-таун едва хватило на то, чтобы вдосталь насладиться подобными мыслями — даже под бьющим в лицо дождем и в промокшем левом носке. Где-то в великой лондонской тьме мистер Тэннер неспешно поглощал свои фрикадельки, бывший друг худенькой девушки вытанцовывал и распевал на сцене (а если сердце у него разбито, что ж, рано или поздно должен настать черед кого-то другого), а худенькая девушка вернулась домой, вытерла насухо волосы и объясняет или отказывается объяснять, почему так рано пришла из театра. Роясь в карманах в поисках ключа от входной двери, Пол почти их видел — каждого в отдельном окне на своем мысленном экране. Никогда еще он так остро не ощущал, сколь многое происходит вокруг него одновременно, от восхода в Тасмании до заката в Самарканде. А потом его посетила еще более странная мысль: он оказался в центре мироздания, все сходится к нему, как все дороги сходятся к Лондону, — что было сущим бредом, ведь из того, что господа Гилберт и Салливан преследуют человека и загоняют в объятия девушки его мечты, еще не следует, что этот человек очень важный. Быть может, всем в мире положено по полчаса вмешательства сверхъестественных сил — одно гарантированное законом желание, чтобы джинн национального здравоохранения дал им шанс на счастье, а сам он выделяется только тем, что единственный из миллиона горемык действительно заметил происходящее.
Или что-то в таком духе. Заперев за собой входную дверь, Пол похлюпал вверх по лестнице. "Сыр на тосте, — подумал он, — и чашка чая без сахара и молока. Ну и ладно".
Ступив на площадку, Пол заметил, что дверь в его квартирку открыта. Ничего чудесного в этом не было — по чистой случайности он четко запомнил, как, когда он уходил, защелкнулся замок. Красть у него решительно нечего, разве только сумасшедший коллекционер электроники восьмидесятых годов пожелал заполучить именно его модель магнитофона, или музей Викторин и Альберта прознал про его черно-белый телевизор и послал бригаду взломщиков. И тем не менее...
Носком ботинка он толкнул дверь. Дверь распахнулась. Свет горел (а ведь он точно помнил, что его выключил!). Пол сосчитал до десяти, добавил еще два наудачу и вошел.
Его взгляд привлек не безбожный беспорядок — ведь Пол не был аккуратистом, который собирает даже крышечки от молочных бутылок, и вообще понадобилось бы затратить некоторое время и приложить умственные усилия, чтобы отличить учиненное неизвестными разорение от его обычной среды обитания. И не отсутствие жизненно важного имущества — хотя при последующей инспекции он обнаружил исчезновение консервного ножа, чехла для гладильной доски, а также трех носков от разных пар и библиотечной книги. А заметил он сразу, как только вошел — и не мог бы не заметить, ведь был не слепой, — большой каменный куб, который стоял себе на полпути между раковиной и кроватью, и очень большой, сверкающий двуручный меч, который из этой глыбы торчал.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В воскресенье утром, когда Пол проснулся, странное Нечто все еще было на прежнем месте. "А жаль", — подумал Пол.
Ночь прошла за уборкой (как его собственного беспорядка, так и оставленного неизвестными — из-за Нечто в его тесной квартирке места было так мало, что он просто не мог больше себе позволить такую роскошь) и разглядыванием Нечто, сопровождавшегося размышлениями, а что же Оно такое и что с Ним полагается делать. Пялясь на Него, Пол и уснул. А теперь, открыв глаза и увидев силуэт рукояти на фоне подсвеченных зарей занавесок, испытывал скорее раздражение, чем удивление или страх. "Треклятая штуковина", — подумал он. Массивная, да еще и острая, чему доказательство — пластырь на его правом указательном пальце. Слишком тяжелая, чтобы он мог сдвинуть ее сам (да как, скажите на милость, ее по лестнице-то втащили? Для такой махины нужны подъемный кран, леса и лебедки), и поставленная там, где причиняла как можно больше неудобства.
Спустив ноги с кровати, он встал, роясь в памяти, не выдал ли ночной сон хоть что-то, похожее на рациональное объяснение. Увы, нет. Это не может быть дружеский розыгрыш или редкий вид мха, который только выглядит, как меч в обтесанном валуне, или даже непрошеный подарок от клуба книголюбов. Нечто не упало с пролетающего самолета, потому что в потолке отсутствовала соответствующая дыра. Пол оделся, еще раз сердито на Него поглядел и вышел на лестничную клетку.
Сначала он сходил к соседу-гитаристу, потом поднялся наверх и спросил двух медсестер в квартире над своей. Все были не слишком счастливы, что их будят в девять утра в воскресенье, и никто не ожидал посылки, которую могли доставить по ошибке ему. Пол вернулся к себе: Нечто стояло на месте. Чертовски назойливая штуковина.
Накинув на рукоять рубашку, он поставил чайник. Его гражданский долг — позвонить в полицию, но к этому душа у него не лежала. Возможно, он и позвонил бы, если бы его весь вчерашний вечер не гоняли, как бильярдный шар, господа Гилберт и Салливан. К тому же воображение быстро подбросило ему череду вопросов, которая приведет к неловким разоблачениям, а те, в свою очередь, — к беспристрастной оценке его психики. Кроме того, его вполне могут арестовать за владение боевым холодным оружием.
А боевым оно было точно: глаз не имело, зато их с успехом заменяли несколько заклепок, которые, казалось, поворачивались, чтобы на него смотреть. Полу было не по себе, когда он надевал пижаму, — эта треклятая штуковина просто на него пялится! Он набросил на Нечто рубашку — стало немного лучше, тогда он повесил сверху несколько свитеров и старый, верный шерстяной шарф. Теперь все сооружение напоминало гибрид огородного пугала и манекена в магазине армии спасения, если, конечно, закрыть глаза на пятнадцать дюймов хладного железа, выглядывающих из-под полы рубашки. Пол приготовил себе чаю и, хмурясь, сел на край кровати.
Потом — вероятно, потому, что смотрел на него с другой высоты — увидел на камне надпись. Он едва не пролил чай: теперь хотя бы есть за что зацепиться, если, конечно, удастся разобрать закорючки.
Надпись мелкими буквами шла и спереди, и сзади. Чтобы прочесть, Полу пришлось встать на колени и прищуриться.
Тот, кто вытащит этот меч из этого камня, станет законным королем Англии.
И ниже, еще более мелким шрифтом:
Просьба после аккуратно избавиться от камня.
Что ж, это торпедировало теорию про украденный военный памятник, а еще отдавало чем-то знакомым. Ах да! Диснеевский мультик, или какая-то сказка, которую он прочел в книге сказок, когда был маленьким. Король Артур. Эскалибур.
Тут он пожалел, что вообще увидел буквы, и попытался найти светлую сторону: в мире полно людей, которые мастерят всевозможные украшения и подарки для тех, у кого все есть, кому приелись дорогущие бизнес-сувениры вроде светящихся водопадов и золотых автомобильчиков на стол. Постой-ка, а не снимали ли недавно какой-нибудь крупнобюджетный фильм-фэнтези? Да, конечно, обычный рекламный хлам, какой стоит в фойе "Одеона", сделан из картона и пенопласта, а не из каленой стали и гранита, но, наверное, какой-нибудь кудесник от маркетинга решил, что пришло время для совершенно нового подхода к предпрезентационной лихорадке.