-- Обними меня, папа, поцелуй. -- мягко по-просила она.
-- Не казни меня, Юленька, -- заговорил молодой человек, исцеловывая ее лицо, губы, глаза, -- Любимая, нежная, -- заботливо нашептывал он.
-- Я твоя, ты хотел, я твоя, -- будто бредила Юля... -- Достаточно! -неожиданно вскричала она и вскочила с кровати, вырвавшись из Мишиных объятий. -- Завтра же я иду к отцу! -- решительно сказала Юля и уселась в кресло-качалку в дальнем углу комнаты, и теперь молодой человек мог видеть только ее раскачивающийся, белеющий наготой и окутанный полумраком, силуэт.
-- Ты... действительно любишь меня? -- через паузу, вкрадчиво спросил, будто позвал Юлю Миша.
-- Я должна видеть папу, -- холодно и спокойно сказала в ответ она.
-- Ты не ответила на вопрос, Юленька.
-- Я люблю своего отца... в тебе.
-- Как это? -- отчетливо насторожился молодой человек.
-- Ты меня..., я не смогу объяснить..., не поймешь правильно, как я того бы хотела, Миша.
-- Хорошо, -- успокаиваясь в голосе, сказал молодой человек и присел на кровати. -- Пусть оно так, -- подытожил он свое невмешательство. -- И что ты намерена предпринять?
-- Я хочу видеть отца и все! -- воскликнула не громко Юля. -- Завтра же я еду к нему. Ты должен мне сказать, где находится это заведение или же..., я сама разыщу его, чего бы мне это не стоило.
Между ними, будто проснулась, ничего не соображая толком -- не зная, чью принять сторону и чей выражать интерес, озадаченная теперь пауза.
Юля ждала определенного ответа, от кото-рого, как сейчас понимал Миша, определялись их дальнейшие отношения. Юля это понимала тоже.
-- Что ж... -- заговорил молодой человек, чувствуя, как продолжает незримо присутствовать, словно прислушиваться, проснувшаяся пауза к интонациям его зазвучавшего голоса. -- Если ты не станешь возражать, Юленька..., я сопровожу тебя завтра к твоему отцу.
-- Да. Я хочу этого, -- тут же согласилась она.
-- Но я не могу поручиться за то, что нас пустят к нему, -- словно предлагая отказаться от подобной затеи, с интонацией надежды на это, сказал Миша.
-- Пусть... они только попробуют не пустить. -- Злым шепотом проговорила Юля, не обращая внимания на чувственный намек молодого человека. -- Я взорву это заведение, уничтожу.
И снова пауза, которая теперь, словно заметалась между молодыми людьми, от одного к другому: одного пытаясь успокаивать -- другого подталкивая, убеждая говорить, а не молчать.
"Столько вымученных ожиданием лет, чтобы, в конечном итоге, прийти к тому, что любимая, наконец-таки, -- станет понимать меня, согласна принять меня, но... прежнего, которого теперь нет и не может быть". -- Думалось Василию Федоровичу. -- "Зловещая несправедливость!.. И ничего ведь, действительно, не исправишь теперь, ничего... Она опять будет рядом, к этому стремился, будет любить...но, не меня, и все же, меня! И от этого... еще больнее. Еще бессердечнее уклад и милость судьбы, уходя от которой, можно угодить не дальше, чем еще в большую боль и страдание...
Смирение. Вот чего не хватило, не хватает и сейчас. Будь она трижды проклята, жажда, отнимающая глаза, но надежда..., только она не изменна, если остался еще, хотя бы клочок разума в тупике моего положения! Ведь остался... Я все понимаю, а значит... буду бороться, но теперь уже не так, как я это делал раньше. У меня... выбора нет.
Надо идти и начинать все заново. Я уступил свое место и занял чужое. Я дважды нарушил свое благополучие, нарушил судьбу, попытался исправить ее ошибку в своих правилах. А у судьбы другая орфография! И мои правила поставили лишнюю запятую..."
Миша нервно вскочил с кровати и подошел к окну. Он смотрел на облуненный светом двор, на Луну, которой нечего было скрывать в своем полнолунии. И он, впервые в своей жизни понимал, что он, и в самом деле -Мертвяк, Аршиинкин-Мертвяк. Он понимал, что он уже действительно, и в самом деле, мертв и что он сам закончил, оборвал свою жизнь там, в Интеграль-ной фирме, и навсегда.
Он сейчас понимал, что уже принял бесповоротное решение о дальнейшем своем существовании.
-- Она взошла хрустально-молодою, -- сказал Миша, не поворачиваясь к Юле, всматриваясь в лунное небо.
-- Кто? -- не громко спросила Юля.
-- Она..., взошла хрустально-молодою..., совсем, едва заметною, Луна, -- сказал молодой человек и глубоко, волнительно вздохнул. -
Висела долго хрупкой запятою.
Моей судьбы наверно в том вина...
Копил годами солнечную усталь
Я для раздумий, и пришли они...
Я понял, что воспитывая чувства,
Позволил мыслям одичать в тени...
Я до сих пор оглядываю дали,
Надеюсь, что зайду за горизонт!
Восходы все еще не отпылали,
Еще не оступался я с высот...
Отзапятаюсь. В жизни так ведется, -
Всегда над нами остается высь!
И в полный круг моя Луна сомкнется,
И так отпишет белой точкой жизнь...
-- Чьи это строки? -- спросила Юля.
-- Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат, всегда тому, кто их читает, а вообще-то... -- это строки вашего отца, Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.
-- Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую тетрадку своих стихов, Миша. -- будто укорила Юля.
-- Нет. Не тетрадку, -- загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть на Луну.
-- Точка, -- сказала Юля.
-- Да. И она отписала его жизнь.
-- Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив, и он еще будет жить, слышишь! -- потребовала Юля.
-- Юленька! -- будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна, прошагал к белеющему силуэту в кресле. -- Я просто оговорился, -- жалобно сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки. -- Я совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни, но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то чертовом забытьи, прости.
-- Мы действительно завтра идем? -- спросила Юля, не наклоняясь к Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них -- так она сидела в кресле, недоверчиво откинувшись на его спинку.
-- Да. Я же сказал -- Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.
-- Звони, -- потребовал Юля.
Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.
-- Звони же! -- настойчиво прикрикнула Юля.
-- Конечно, -- оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.
Не через долго, зазвучал его голос...
-- Алло, -- сказал он.
-- Да, -- ответили ему.
-- Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.
-- Кто ее просит?
-- Это я, Миша.
-- Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.
-- Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.
-- Вы что... не один? Ваша дочь рядом?
-- Да.
-- Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми трубку...
-- Да. Я слушаю вас, Василий Федорович. Вы, наверно, беспокоитесь о здоровье этого молодого человека. Пока он себя чувствует не плохо, смирился, молчит...
-- Перестаньте! Я не хочу об этом слышать.
-- Тогда, зачем же вы звоните?
-- Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца.
-- Что?! Свидание? Вы с ума сошли, Василий Федорович. Это исключено.
-- Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра.
-- Вы что, пугаете?
-- Я предупреждаю об обязательном.
-- Извините, но... как по-вашему я это устрою?! Прикажете показывать вашей дочери старого молодого человека, а говорить будете за него вы, или мы ему заткнем рот?
-- Как вам угодно.