-- Нет. Вы определенно не в себе, Василий Федорович.
-- Это вы угадали.
-- Перестаньте острить! Я понимаю, что вы не можете справиться со своей дочерью, и все заботы на этот счет пытаетесь свалить на меня. Мы так не договаривались. Скажите Юле -- нет. Или давайте, если вы так слабы, пригласите ее к телефону: я ей все, что понадобится, объясню.
-- Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Ве-ра. До завтра. Все.
Но Юля слышала только Мишин голос:
"Алло... Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру... Это я, Ми-ша... Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру... Да... Перестаньте, я не хочу об этом слышать!.. Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца... Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра... Я предупреждаю об обязательном... Как вам угодно... Это вы угадали... Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Вера. До завтра. Все..."
Миша брезгливо бросил трубку на аппарат. У него было такое чувство, что трубка может сейчас сама подлететь к его уху и он услышит какую-нибудь гадость, против которой не в силах будет протестовать.
Молодой человек поторопился встать с кровати и отойти к окну, чтобы успокоиться и не выказать, через возникшее волнение, для пристально следящей за ним Юли какую-нибудь нежелательную догадку.
Неожиданно Василий Федорович почувст-вовал, что у него ничего не получилось, когда он попытался вытереть пот со лба! Его правая рука оставалась лежать на подоконнике неподвижно, а он совершенно точно понимал, что поднял ее к лицу! "Что такое?!" -- удивился и испугался он про себя. -"Я могу поклясться, что моя рука сейчас поднята, но я вижу точно -- она осталась на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась. Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место. Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему же?!" -- возмутился он. -- "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?.. Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что волноваться нельзя -- тело начинает отставать от моих движений. Надо взять себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или неожиданным переживаниям".
-- Все в порядке? -- через некоторое время поинтересовалась Юля.
-- Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику.
-- Но..., мне показалось, Вера не согласна?
-- Это я беру на себя.
Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его спине:
-- Спасибо, Миша, -- сказала она и шепотом спросила, -- Луна же, правда, не отписала папину жизнь?
-- Нет, Юленька.
Срочное ускорение дела
После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком, пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат, Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве.
-- Слушай меня внимательно, Карвелла! -- распорядительно заговорил он, когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. -- Сама судьба нам готовит завтра сюрприз! -- торжественно и обдуманно объявил он.
-- Но, Фантик, -- (так обычно называла Ворбия дома его жена), обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, -- я совершенно не знаю, что мне делать? -- в это время она сидела на диване и читала книгу, но теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из руки в руку.
...
-- Завтра они придут оба, -- Карвелла замерла, -- придут сами и ничего лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?!
-- Ну, и что? -- разочарованно разведя руками в стороны, растерянно сказала жена и книга упала на пол. -- Я лучше убью или спрячу этого старикашку, нежели они увидят его! -- обиженно сказала она.
-- Зачем же так, -- покачал неодобрительно головой Ворбий.
-- А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать?
-- Старикашку покажешь, -- твердо приказал Ворбий. -- Обязательно покажешь.
-- Постой, но... -- хотела возразить Карвелла.
-- Позже. Позже расскажу как именно, -- остановил ее Георгио Фатович.
-- Понятно, -- согласилась она и приготовилась внимательно слушать мужа.
-- Завтра... -- сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую паузу, -- ты сделаешь им уколы.
-- Я стану молодой! -- воскликнула Карвелла.
-- Тише, Кара, -- будто пригрозил Ворбий своей жене. -- Не спугни такую удачу.
Кара -- так звал свою жену Карвеллу Вор-бий -- обычно когда злился на нее.
-- Молчу и слушаю, -- тут же определилась Карвелла.
Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван, заговорил шепотом.
В тупике отчаяния
Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего -чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой, приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку, вплоть до ощущения физической тошноты.
Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек.
Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов, он силою воли заставил себя, научил -- принимать пищу, не извергая ее обратно в тарелку.
Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие мишени.
"Они!.. Кто они?!.." -- отстреливал мишени Миша, -- "За что же так?!!" -- раскачивался он из стороны в сторону, раскачивался не своим корпусом, сидя на кушетке и крепко обхвативши не свою голову не своими руками, -- "Я презираю их, не-на-ви-жу!..
Профессор... Бесстыжий, подлый отец своей дочери!.. Как он мог? Меня... Уничтожить так больно... За что?...
Это старое тело!.. Меня бросили в помойную... яму... Я искалечу его!.. Проклятый Аршиинкин-Мертвяк!.. Я... Смогу ли я убить сам се-бя?..
О-он... Теперь я...
Так вот же он!.. Негодяй!
Я тебя сейчас проучу!.. Я буду бить тебя больно, сильно... пока не убью!
Получай! А-а!!
Еще! А-а!!" -- остервенело вскочивши с кушетки на ноги, стал избивать себя Миша.
Он бросал тело Аршиинкина-Мертвяка на стены и оно ударялось и падало навзничь на пол. Но снова поднималось и снова ударялось...
В палату вбежали два здоровенных медбрата в белых халатах и они ловко одели на пожилого мужчину, избивающего себя, смирительную рубашку.
-- Я его бью! -- кричал мужчина, запелено-ванный в смирительную рубашку и опрокинутый на кушетку, изворачиваясь, будто перевер-нутая с лапок на спину гусеница, пытаясь осво-бодиться. -- Я ненавижу его!
Пришла Вера со шприцем в руках. Она сделала пациенту какой-то укол и он стал успокаиваться и уже, тихо теперь и безнадежно-спокойно проговорил:
-- Жаль только, что больно не ему, а мне...
-- и пациент уснул.
-- Поспи, -- сказала уснувшему, когда медбратья уже вышли из палаты, надменно улыбнувшись Вера, -- скоро я тебя освобожу,-- как-то ласково и заботливо добавила она.
Клиника
Юля и Миша свернули в переулок. Они шли молча и не очень быстро, но в их неторопливости отчетливо понималась, виделась решительность и правота.
Таким шагом обычно приближаются к дому человека-должника, к дому, где тебе обязаны и должны, но надо быть начеку, настороже, потому что могут и обмануть или чем-то разжалобить, отвлечь и выклянчить совершенно нежелательную отсрочку отдачи долга.