— Где ж пожарная машина?
— Э, друг… Пожарники такой народ — сейчас, наверное, дрыхнут и видят шестой сон.
— Не мели языком. Вон едут.
— Едут — то едут, а пользы как от козла молока. Бочка воды для такого огня что плевок.
Вечканов суетился около сломанных ворот, успокаивал людей:
— Хорошо хоть лошадей спасли. Конюшня старая — свое отжила. — Лошадей надо собрать, лошадей!
Огонь бушевал во всю мощь. Не выдержав, рухнули стропила.
Вокруг стало еще светлее.
— Вот они, весенние мороки, начались уже, — тихо заметил кто-то.
Вечканов повернулся на голос. Олег Варьмаскин, воткнув в снег черенок лопаты, пускал сигаретный дым.
— Ты что, уже устал?! — рассердился председатель. — Нашел когда отдыхать!
— Э, голова, — сквозь зубы процедил тридцатилетний парень, — я и так весь взмок. — Махнул рукой, потом продолжил — Поэтому и говорю: весна пришла!..
Вечканов со злостью плюнул, выхватил у парня лопату и стал бросать на огонь снег. К Ивану Дмитриевичу подошел Судосев и спросил:
— Лошадей теперь куда? Пустых конюшен нет, коров тоже на улицу не выгонишь — холода еще рога ломают. Я, Дмитрич, к такой мысли пришел: по-моему, по дворам их лучше раздать. У кого кормов не хватит — дадим солому. Её в поле целых десять омётов.
— Неплохая идея, — как тонущий за спасительную ветку ивы, ухватился за слова председатель. — Возможно, так мы и поступим. Я вот о чем, Ферапонт Нилыч, пекусь. Как бы это помягче сказать… На ковер вызовут — будет баня!
— А-а, ты вон о чем! Это, дружище, не велика беда… И в райкоме есть умные люди. Сначала нужно спросить Эмеля, что здесь делал, когда конюшня загорелась. Спал, наверное… Только ведь от этого не загорится. Электричества тоже нет.
Наконец-то взялись за работу и пожарные. Их машина не смогла проехать через сугроб, и воду стали перекачивать из ближнего пруда. Полыхающие бревна злобно шипели. От них шел густой дым. Но вскоре он почти рассеялся: рухнувшие бревна догорали.
Люди распределили пойманных лошадей и пошли домой. Только один дед Эмель еще долго ковырял сучковатой палкой в кучах золы. Что он там искал — только ему самому было известно.
В Кочелай Вечканова вызвали утром. Не успел зайти в правление, как уборщица, бабка Олда, сообщила: «Звонил Атякшов, сказал, чтобы, мол, сейчас приехал».
И вот он в Кочелае. Зашел в двухэтажное кирпичное здание. Повесил пальто в раздевалке, направился на второй этаж.
— Почему так рано? — окликнул его хрипловатый голос.
Председатель повернул голову — в другом конце коридора стоял Вадим Петрович Митряшкин, заведующий орготделом райкома. Пучеглазый, приземистый, он тяжело дышал, словно только что закончил таскать мешки.
— Первый вызвал. Вот спешу к нему, даже не успел как следует умыться, — старался улыбнуться Вечканов.
— Не переживай, — скривил губы Митряшкин, — здесь и умоют, и попарят. — Тогда не тяни резину, поднимись: Атякшов не любит, когда опаздывают.
Ивану Дмитриевичу стало не по себе. «А ведь в одном классе учились… Сколько контрольных у меня списал. А сейчас свысока смотрит — отделом ведает, решает кадровые вопросы, — с некоторым сожалением подумал он о бывшем ехидном друге. — Такой жизнь тебе сломает — даже не вздрогнет. Не зря говорят: есть желание узнать человека — дай ему власть, даже самую маленькую…»
Зашел в приемную. Дверь кабинета первого секретаря райкома была приоткрыта, слышался голос хозяина. Он разговаривал по телефону. Вечканов не поверил своим ушам. Атякшов всегда любил властным голосом поучать других, а сейчас из кабинета то и дело раздавалось: «Так… Как же… Возможно… Хорошо, товарищ Вечканов, хорошо вас расслышал. Сделаем!..»
Ивану Дмитриевичу стало немного даже неприятно, словно его застали при подслушивании. Сам же подумал: «Что это, отец звонил? Всегда лезет, куда не следует!»
Иван Дмитриевич прошелся по коридору и снова, грустно задумавшись, зашел в приемную. Прислушался. В кабинете Атякшова было тихо. Вечканов, расстроенный, побрел к «самому»…
Первый руки не подал, показал взглядом на стоявшее поодаль кресло, которое за глаза в районе прозвали «лобным местом», и резко сказал:
— Садись! Разговор наш будет долгим. Как допустил такое?
Вечканов, волнуясь, начал рассказывать о пожаре.
— До весны, слышал я, ты раздал рысаков по чужим дворам, — прервал его Атякшов. — Так во время войны сирот определяли по семьям. Выходит, ухаживай, колхозник, за племенными лошадьми — колхоз сам окрепнет с такими людьми? — в полурифму сказал секретарь, и от этого, видимо, самому стало приятно.