— Ты их топором, топором. Один раз ударишь — и реку бы позабыл. Сколько тебе говорила: кто же рыбу в холод ловит, да еще ночью?!
— Перестань, без тебя устал! Лучше белье собери, пойду баню натоплю.
— Сначала хоть поешь. Баня не убежит.
— Еду с собой возьму, там и поужинаю.
Достал с печки теплые валенки, надел, прошелся по дому. Обратился к жене:
— Как думаешь, тяжелый будет год?
Та, усмехаясь, ответила:
— Да уж вдвоем с голоду, поди-ка, не помрем.
— Я не о продуктах, — ответил Трофим и начал рассказывать о странном самолете.
Роза почти его не слушала. Она давно привыкла к мужу.
— А ты ведь, Трофим, того… с рыбой совсем одичаешь. — Обняла большую подушку и сказала: — Вчера после твоего ухода Захар Данилович заходил, на охоту приглашал.
— С этим волком никуда не пойду. Последний кусок выхватит, — Трофиму вспомнилась их недавняя охота, когда Киргизов пристрелил его кабана, которого он гнал на лыжах более трех километров.
И злобно изрек:
— Еще что тебе сказал лесничий?
— Миколь, наш недавний гость, ему сруб рубит.
— Знаю, что еще?
— Сказал, если будешь плохо охранять его контору, то выгонит…
— Эка, царь нашелся, и ночью ему спи в лесничестве. А вот этого он не видал! — Трофим свернул кукиш.
Сорвал с вешалки ветхую шубу, которую носил по дому, вынес с кухни початую бутылку водки, положил в карман и сказал Розе:
— Как протоплю баню — картошки пожарь.
— Пожарю, пожарю. Сам перед печкой не засни.
— Я не один буду. Вармаськина позову.
— Зачем? Снова будете бухать?
— Разговор есть. Это не женское дело, — оборвал ее Трофим и хлопнул дверью.
У Митряшкиных Вармаськина не нашел. Поднятая с постели бабка Окся долго шевелила-шевелила губами и наконец вымолвила:
— Он с Захаром поехал Судосеву за соломой.
— В полночь? — удивился Рузавин.
— А ты думаешь, Ферапонт Нилыч своим сеном будет кормить колхозного мерина?
Трофим молча вышел.
С поля Олег Вармаськин вернулся насквозь продрогший. Складывая солому, еще не чувствовал холода, а вот когда вышли на заснеженную дорогу и пришлось спуститься с воза, от колючего ветра нос у него посинел.
Перед домом Ферапонта Нилыча Олег не стал сваливать солому, а сразу зашел к Судосевым.
Хозяйка, бабка Дарья, подтрунивала над ним:
— Тебе, мерзлой курице, так и невесту не найти. Весной в поле замерз. А в Сибирь бы попал, тогда что?
— Там я однажды уже был. Она у меня вот где сидит! — Олег вспомнил то, о чем не любил говорить. В Сибири три года он сидел в тюрьме. Когда учился в техническом училище, загремел в места отдаленные — до полусмерти избили втроем прохожего и вытащили деньги. Статья серьезная, разбойная.
Поели и с Захаром пошли домой. Дома его тетка, баба Окся, сказала о приходе Рузавина. «В кон как раз!» — обрадовался Олег. Взял белье и пошел в баню.
Трофим уже вовсю парился. Это дело он любил и нещадно, без устали хлестал себя березовым веником. Олег тоже разделся и поднялся к Трофиму.
— Наверно, до полуночи рыбачил? Рыбу не всю смог донести? — он знал, что тот часто ходил на реку. Об этом ему на ферме Роза сказала. Олег на ферме налаживал автопоилку: Вечканов его посылал. Это дело, правда, не его, а Захара, который к «зеленому змию» вновь пристрастился, два дня уже как глушит. Такой характер: начнет — не остановишь…
Трофим ополоснул лицо, таз с горячей водой пододвинул к ногам и, хлестая веником спину, съязвил:
— Ты, друг, совсем советским стал. Сегодня Судосеву солому привез, завтра, того и гляди, дрова рубить пойдешь председателю.
— Э-э-э, кореш, это не твоя забота… Ты — зять председателя, а я кто? Как-нибудь без меня семейные дела решайте…
Трофим спустился с полка, окатил себя холодной водой и стал натирать мочалку.
Долго молчал… Олег, лежа на спине, по-прежнему грелся. Трофим тер спину. Потом плеснул на раскаленные камни ковшик кваса и присел. Разлился синеватый пар, воздух стал мягче.
— Давно так не парился. Не пар, а сама благодать! — признался Вармаськин.
— Кто ж тебе не велит заходить? Баня, сам знаешь, навроде дома отдыха. Не зря ее раньше считали лечебницей, — рассуждал Рузавин. Потом посоветовал:
— Перед паркой ноги немного прогрей, так лучше пропотеешь. — Взял веник, опустил в горячую воду с душицей и начал парить друга. Хлестал что есть мочи, со всех сторон. Потом обеими руками массажировал спину. Тот только довольно кряхтел, лениво переворачиваясь с боку на бок.
— Это от сухого пара. Выйди в сени — остынь немного, — а сам напялил рваную шапку и вновь поднялся на полок. Сначала парился сидя, потом, вытянув ноги, хлестал их роскошным веником. Худое тело, будто раскаленная сковорода, блестело в полумраке.