После проводов Семы Федор Иванович надел старую фуфайку, вышел курить на крыльцо.
После зимней спячки растущие вокруг кордона березы распустили почки. Голосили птицы, на поляне трава, с которой на днях сошел снег, уже совсем зазеленела.
«Новая весна пришла, а с нею и новые заботы, — подумал Федор Иванович. — А весна — всему начало…»
Что и говорить, время летит быстрой птицей. Но птица прилетает вновь, а прошедшее уже никогда не вернется. Недавно, будто вчера, Федор Иванович был молодым. Отец, бывало, все учил его, как сохранить лес. Он умер, сейчас не знает забот — свое сделал, а вот ему, его сыну, продолжать его дело.
Федору Ивановичу неожиданно вспомнилось то зимнее утро, когда они с отцом попали в пургу. Было это в первые дни апреля. Тогда они ходили показывать соседнему колхозу делянку, которая находилась у Бычьего оврага. Хорошо, что туда легко проехать: сели на трактор — и на месте. Возвращаться пришлось на лыжах. Тогда и собаку брали с собой. Зачем? День не обещал плохой погоды. А здесь неожиданно началась пурга и вскоре послышался вой волков. Хорошо, что стог сена был рядом. Запалили костер, отпугнули стаю.
…Оторвавшись от грустных мыслей, Федор Иванович выбросил недокуренную сигарету в извилистый ручеек, и та, крутясь-вертясь, вскоре исчезла.
«Вот так и жизнь куда-то пропадает», — подумал Пичинкин. Встал у вороха дров, достал топор.
Подошел Виктор и тихо произнес:
— Иди, отец, отдохни. Сам доколю.
Федор Иванович сел на бревно, размял между пальцами новую сигарету и обратился к сыну:
— Николай к кому приехал? К Захару Даниловичу?
— Ошибся, бери повыше. В министерство пришла жалоба, купил, говорят, наш директор машину. В самом деле, отец, откуда Потешкин столько денег взял? Зарплата, сам знаешь, с комариный нос…
— Ну-у, ты уж это зря… Двадцать лет директором комбината. Иногда и воробей в пыли пшено находит.
— Конечно, находит. Там, где раньше ворох был.
Федор Иванович снова прикурил, выпустил через нос дым и, будто от нечего делать, вновь произнес:
— На хвост Потешкина, сынок, нелегко сесть.
— Сначала ревизию надо провести. Жалобу, знамо, свои настрочили. В ней, говорят, обо всем написано: сколько бревен привез, кому и когда их продал.
— Какие бревна? — задвигались у старого Пичинкина брови.
— Десять дубков. На венец дома, слышал…
— Вот что, сынок, — неожиданно сменил разговор Федор Иванович. — Не суй нос куда не следует. Продал — его дело. У нас одна забота: охранять лес, растить новые деревья.
— Понял тебя, отец, понял… Они воруют, а мы с тобой по липовой бумаге лес отпускаем.
— Ты что, с ума сошел, такое болтаешь? — не удержался старший Пичинкин. — Ты не воровал? Не воровал! Тогда не мы виноваты…
Ревизора они заметили лишь тогда, когда тот сел около них и спросил, скоро ли высыхнут лесные дороги.
Виктор улыбнулся, а Федор Иванович сказал:
— Считай, в середине лета.
— Ваш комбинат когда выполняет план по заготовкам? — вновь обратился гость. — Зимой?
— Иногда и летом, — буркнул под нос Федор Иванович. — В нашем деле, Николай, как бишь по отчеству?
— Митрофанович.
— И летом, Митрофаныч, в лесу не сидят. Понятно, летом готовить лес — одни мучения. Смотришь иногда, как во время валки ломаются молодые деревца — в пот бросает. Заготовители ведь план гонят, за это им деньги платят… За лес они не радеют.
— Выходит, большое дело делают, так?
— А ты как думаешь? Шифоньеры и все прочее из чего сделаны? Из дерева. Стол, за которым ешь-пишешь, сам разумеешь, не каменный. А ведь это дерево, может быть, свалено в нашем лесу.
— А-а, вон в чём дело! — засмеялся гость, — тогда вали сколько хочешь, лишь бы люди не видели. — Николай что-то хотел добавит еще, но Виктор ему подмигнул, и тот замолчал.
Федор Иванович потушил сигарету и отправился во двор освободить с цепи собаку. Когда шел, нехорошо подумал о Викторе: «Смотри-ка, и этот «перья» распускает. Расти, расти таких, потом в душу наплюют, все переиначат».
Собаки на месте не было.
«Наверное, жена выпустила, — подумал Федор Иванович. — Всегда вот так: выпустит под вечер, пес потом шляется по всему лесу. Бестолковый, какой из него сторож! Вот у Киргизова Тарзан — тот настоящий друг!»
Пичинкин зашел во двор, где стояла лошадь, и стал выбрасывать навоз в открытое окошко. Усталость почувствовал уже на крыльце, когда присел отдохнуть.
Во дворе начало холодать. Пошел мокрый снег.
— Вот тебе и весна! — вслух сказал Федор Иванович. — Будто капризная девка: сначала позвала сватов, потом нос воротит, — и сам не зная отчего, улыбнулся. Постоял немного, вновь ему не по себе стало: вспомнилась Лена, жена шурина Варакина. О том, что она ушиблась, передали вармазейские лесорубы.