Услышав это, Ферапонт Нилыч встал из-за стола и нервно зашагал по комнате. Половицы затрепетали перекинутыми над водой жердочками. Наконец остановился около сына и произнес:
— В родном селе, Числав, и воздух опора, поверь мне. Почему бы и тебе не приехать в Вармазейку? Наташе дело в школе найдется, да и для тебя работу подыщем. Сергея не трогай. Его не вернешь. Он еще в детстве в город мечтал убежать…
Дарья Павловна слушала и все удивлялась, как изменился старший сын. Пополнел. Отпустил бороду. Немногословен, обдумывал каждую фразу. «Давно ли босиком бегал, а сейчас у самого сын», — думала женщина.
Максиму, единственному внуку, в марте исполнится восемь, он во втором классе учится. Зимой привозили. Худенький, словно ивовый прутик. Сам Числав в детстве таким был. Потом уже, во время службы в армии, вширь раздался. Вернулся оттуда, два года работал в милиции и в это же время заочно учился на эколога. Женился — с женой уехали в Ульяновск, сноха работает там в педучилище. Оставил родное село и Сергей, второй сын. Тот, видать, и в самом деле не возвратится. И в письме вот пишет: город, говорит, в его сердце…
«Хорошо бы приехали, дом большой, в селе дел невпроворот, живи только», — думала Дарья Павловна. Она даже не видела, как отец с сыном вышли на воздух. Убрала стол и поспешила за ними.
Те беседовали на крыльце о каком-то пруде. Числав держал газету и читал:
«Протянется он около трех километров, за год колхоз будет брать десятки тонн карпа…»
— Эту статью, сынок, я прочитал. Пруд нам, сынок, нужен, да разве не хватает Суры? Рыба и в ней пока есть. Не использовали бы ее воду на заводах — лещей решетом черпай. А сейчас уже последнюю рыбешку заморили. Сколько браконьеров у реки, столько жителей и в Саранске нет.
Иногда так думаю: не люди приезжают, а муравьи. Едут и едут на своих машинах, у каждого — сети и бредни. Рыбе метать икру не дают. Я о другом, сынок, беспокоюсь: если Бычий овраг запрудят, он все сурские луга зальет. Где стадо будем пасти, ведь скотина глину не ест.
Дарья Павловна слушала возле открытой двери. Не выдержала, спустилась к ним и сказала:
— Числав, наша черемуха тоже под водой останется?
— До нас, мама, вода не дойдет. По-моему, правильно пишут, на что нам Бычий овраг?
Дарья Павловна облегченно вздохнула. Две черемухи за огородом Судосевых, совсем около Суры, очень близки Числаву. Сейчас это смех, а в детстве он поднимался на них и старался с верхушек увидеть то, что было за горизонтом. Сергей, его брат, все спрашивал:
— Числав, что там?
— Лес и дороги! — кричал он сверху.
— Куда дороги?
— В Кочелай…
И вот они потянули их судьбу в Ульяновск… Там, перед их многоэтажным домом, ни черемух, ни лугов. Хорошо, что Волга рядом.
Вскоре Числав стал возиться около «Жигулей». Ферапонт Нилыч принес из колодца два ведра воды, взял из сеней тряпки и стал мыть машину. Отец с сыном молчали, будто все уже высказано.
— Ты правда сегодня уедешь? — наконец-то спросил старший Судосев.
— Сегодня, отец… Там работа ждет.
— Давно хочу спросить, да все забываю: сколько под твоей рукой людей?
— Более двухсот.
— Это, выходит, половина нашего колхоза. Смотри-ка, а я думал…
В Ульяновск Числав отправился под вечер. Поставил между сиденьями две банки молока, ведро картошки и, сев за руль, посигналил. Похожая на небесный цвет машина покатилась по асфальту мимо цветущей черемухи, к шоссе. К той дороге, которая когда-то их с братом потянула в город…
Ферапонт Нилыч грустно помахал рукой и зашел в сад.
Деревья были осыпаны будто снегом. Густые ветви, словно пояса с бахромой эрзяночек, спустились вниз, держали рой жужжащих пчел. Сад Судосев посадил той весной, когда Сергей родился. За двадцать четыре года он разросся, грядку лука негде посадить. Жена сколько раз говорила: «Выруби за двором яблони. Яблоки все равно в рот не возьмешь. Вместо них калину посади». Нет, не вырубил — такую красоту губить? Правда, за последние годы кое-какие деревья пришлось поменять. Их почему-то полюбили соловьи. Один прилетает сюда каждую ночь, садится на макушку анисовки да так запоет — аж душа светлеет. На новых яблонях второй год Ферапонт Нилыч оставляет два-три бутона. Оставишь больше — рано постареют.
Яблони уже сейчас показывают свой норов. Пахнущая медом часто болеет и, как заболевший ребенок, любит уход. Ей больше всех вредят зайцы. Ушастых Судосев считает самыми прожорливыми зверьками. Из всех деревьев они почему-то выбрали именно пахнущую медом, которую Ферапонт Нилыч за зиму перевязывал рубероидом.