Острые зубы зайцев все равно доставали до нижних веток. Выдержало дерево, сейчас, несмотря на раны, все равно тянется к солнцу. В левой половине сада шуршали похожие друг на друга четыре анисовки. Они не просили много воды, боялись только прожорливых червей. Они едят и едят их листья. Анисовки росли быстро, сильные ветви разбросали ввысь и в ширину. Там, совсем у берега Суры, старались взлететь к небу два грушовника. Днем они бросают длинные тени, ночью молчат, словно охраняют чей-то сон. За ними виднеются китайки. Второй год они поочередно распускаются. Хозяевами сада чувствовали себя две антоновки и белый налив. Первые росли без полива, земля под ними давно не рыхлилась — яблоки же во рту тают. Налив — летнее угощение. Антоновку хорошо замачивать на зиму.
Любит Ферапонт Нилыч в саду возиться. Весной сюда чуть не на заре выходит. Срезает с деревьев сухие ветки, ставит подпорки — к осени от тяжелых яблок ветви совсем до земли склоняются. Или сядет за деревянный стол, положит натруженные руки и долго слушает пение птиц. Выходит в сад и вечером, когда на той стороне реки, в сосновом лесу, кукуют кукушки, то и дело замолкая, будто боятся накуковать кому-то короткую жизнь. Дадут длинную или нет — Судосев тюрьму прошел и войну. Давно на пенсии, но разве усидишь дома? Еще заря не заалеет, а он уже в кузнице. В последние дни Ферапонт Нилыч почему-то занемог. «Отдохни хоть, шипящий твой горн никуда не денется», — утром сказала ему жена. Послушал. До обеда всё нежил себя в саду. Но не выдержал, по огородной тропке заспешил на работу. Председатель колхоза прогнал его: иди, говорит, домой, здоровье дороже кузни. Теперь Судосев копошится у дома, иногда выходит на рыбалку. Поймает две-три щучки да несколько пескарей — вот и весь его улов. Это старика не удручает. Он ходит на реку отдыхать. Садится под черемуху, растущую в конце огорода, где всегда прохладно, закинет в воду удилище и полдня не шелохнется.
Кружатся и кружатся перед его глазами прошедшие годы, как дятлы порой стучат по мозгам: тук-тук, тук-тук… Как по наковальне молоточком бьют.
Со стороны Петровки послышался гул электрички. Вскоре за их огородом показалась и она сама. Сверкающая зеленой краской, быстро, с нервным стуком, прошла рядом, и вскоре снова стало тихо.
Разные поезда видел за свою жизнь Судосев. И такие, на которых возили заключенных. В их вагонах не было ни сидений, ни нар. И встать иногда некуда было — так набивали людьми. Прижимался он спиной к стенке и смотрел в верх вагона с узким окошком. Это так днем. Ночью горела свечка, установленная над ведром. Ведро было пустое, захочешь пить — лижи высохшие губы. Воду раздавали утром, когда приносили еду — кусочек соленой рыбы и картофельного хлеба. К вечеру вновь давали кружку воды и воблу. Как медленно тогда проходили ночи, какими темными казались весенние дни! Но людей сильнее всего тревожило только одно: погонят или нет за ними жен и детей?
У Судосева тогда родители были уже старые. Одна нога у отца деревянная — оставил на империалистической. Мать часто болела. Зачем туда сажать старых и больных? И здоровые-то не помещались…
Два года тогда пролетели, как Ферапонт Нилыч вернулся с войны. Горячие пули летали над ним — остался живой, а здесь сочли его за «врага народа».
…Лагерь располагался в Сибири, около Туруханска. Жил Судосев в старом сарае, сыром, темном, со всех сторон обдуваемом ледяными ветрами. После приезда, на второй день, их распределили по бригадам, дали ватные штаны с фуфайками и погнали валить лес. Тяжелой работы Ферапонт не боялся, беспокоило его другое — их охраняли солдаты с винтовками. Людьми никто не считал. Утром им давали баланду, в обед — снова баланду, на ужин — чай из трав и кусочек хлеба. Работать же приходилось за троих: рубить лес, возить к берегу Енисея, где после разлива его сплавляли вниз по реке.
Настали теплые дни. Все позеленело, прояснилось небо. А у зеков жизнь стала еще тяжелее. С удлинением дня увеличился и объем работы. Люди от усталости валились с ног. Вдобавок, им не давали покоя комары и слепни. В лес без сеток даже и не заходи. Марлю продавали в аптеке, но марля доставалась не всем. Люди спасение нашли в солидоле. Мазали лица колесным маслом — и так, испачканные, рубили лес. Считай, без отдыха. Сядешь на пенек отдышаться — конвоиры уже вскидывают винтовки. Для них жизнь заключенного гроша ломанного не стоила.
В бараках тоже не лучше. Летней ночью комары летали стаями. Люди вокруг бараков жгли костры, в них клали сырой мох и сосновый лапник. В небо поднимался горький, съедающий глаза дым. И так — до утра, пока не холодало и не пропадали назойливые насекомые.