На сцену вышел лысый мужчина лет пятидесяти. Улыбаясь, посмотрел в зал и сказал:
— Друзья, у кого есть желание разбогатеть? — сам вытащил из кармана купюру, помахал ею. Все смеялись, выйти никто не выходил.
— Я, кыш бы тебя побрал! — спрыгнул со своего места Эмель и, прихрамывая, направился к сцене.
— Вай, лягушачий глаз, засмеют! — крикнула вслед Олда и хотела было ухватить за рукав. Не успела, — руки сорвались, и бабка повалилась на сидевшего впереди мужчину.
В зале оживились.
— Значит, так, — стал учить на сцене старика артист. — Вот здесь десять рублей, видишь?
— Вижу, чай, не слепой, — хваля себя, улыбнулся Эмель.
Артист вслух назвал серию, протянул ему купюру. Тот пощупал-покрутил, даже понюхал и, оставшись довольным, сказал:
— Того… смотри, если мне попадет — не верну…
— Попробуй, попробуй! — замахал лысой головой фокусник и хитро подмигнул. Достал газету, ножницы, купюру завернул в газету, стал ее резать.
— Э-э, кыш бы тебя побрал, мы так не договаривались! — заерзал Эмель.
Артист зажег спичку, поджег газету. От нее остался только пепел.
— Тьфу! — плюнул старик и собрался было спускаться со сцены: чего здесь ждать — деньги — то сгорели, зря только выходил…
Артист подошел к нему, правую руку опустил в карман рубахи старика, вынул ту же купюру.
— Посмотрите, Ваша?
Петухом закудахтал Эмель, не зная, что делать.
— Серию, серию посмотри! — кричали из зала.
— Бабка, помоги-ка! — растерялся Эмель.
Олду будто ветром сдуло на сцену, она от волнения теребила платок, который недавно привезла дочь Зина из Саранска и который всему селу успела показать.
— Ты смотри, Олда, получше смотри, не проведет тебя этот леший? — потребовал Эмель. Сам повернулся в сторону артиста и сказал: — Ты, это, не ругай меня, очки я забыл…
— Посмотрите, посмотрите серию! — вновь раздалось.
Олда назвала цифры — в зале вновь загудели: серия была та же.
— Сейчас что, нам спускаться? — открыла дырявый рот старуха.
Оба хотели уйти, артист их остановил:
— Подождите, подождите. Зря что ли поднимались? — и положил деньги в карман старика.
— Хорошему человеку ничего не жалко!
До конца концерта Эмель все щупал карман рубахи, словно там лежало не десять, а тысяча рублей. И Олде не сиделось на месте, она веретеном крутилась на стуле: то локтем мужа пихнет, то подмигнет ему: вот это мы!
Выходя из клуба, Бодонь Илько сказал:
— Что, Эмель покштяй14, за шампанским не пошлешь?
— Как же, жди, — не выдержала Олда и так посмотрела на соседа, что тот даже попятился.
— Илько, думаю, неплохую мысль высказал, — по пути домой издалека начал старик. — Считай, дармовые деньги цапнули…
— Молчи, дармовщик! Не вышла бы тебе на выручку, с пустым карманом остался. Сразу я раскусила: хи-хи-хи да ха-ха-ха!
— Это ты уж зря, Олдуша, — старался успокоить хозяйку старик. — Сама же видела, не все артисты играют на деньги, за них нужно спину гнуть…
— Знаю, как гнешь… Когда-нибудь цыгане украдут лошадей — всю жизнь будешь платить — не расплатишься.
Зашли в дом, разделись. Олда села на скамью, довольным голосом бросила:
— Ну, ладно, давай, как просил Илько…
Эмель вынул купюру из кармана и протянул бабке.
Та ее с одной стороны рассмотрела, с другой — никак не поймет.
— Это что такое?
— Десять рублей!
— Чудила, да это же карта!
В руках Олды действительно была бубновая дама. Наклонишь ее — дама улыбается, перевернешь — та же улыбка!
После жарких дней похолодало, с запада потянулись лохматые облака. Плывут по небу — ни конца, ни края. Сыплют мелким дождем.
Дом у лесничего как крепость на опушке леса. Загорожен высоким, с человеческий рост забором. В нем две двери. Узкая ведет к крыльцу, широкая — к надворным постройкам. За день они открываются два раза: утром, когда хозяин выезжает на работу, и вечером, когда возвращается. Все, что есть на дворе, можно хорошо разглядеть только с верхушки вековой ели. Дерево стоит чуть в стороне от бьющего из земли родника. Залезешь на нижние ветви — перед глазами откроется дом с десятью окнами. Срублен он недавно — в теплые дни из бревен еще сочится смола.
За домом — два двора. В большом, по всей вероятности, держат лошадь. Перед ним две телеги и тарантас. Дворы, как и дом, покрыты железом, окрашенным в зеленый цвет.
Около узкой двери, съежившись, лежит большая, с теленка ростом, черная собака. Когда тихо скулит — сплюснутые, похожие на листья конского щавеля уши медленно двигаются… Видимо, собаке снится что-то свое, очень приятное…