Как всегда, с Коль Кузьмичем его пегая лошадь. Ее жители попросили у колхоза. Так, говорят, пастуху легче пасти.
Вот и сейчас Пегая с седлом стояла перед окнами Митряшкиных, отгоняя хвостом ос. Лошадь ждала хозяина. В селе сразу догадались: пока отдыхает стадо, Коль Кузьмич пошел обедать к бабке Оксе. Этой весной она купила двух овец, из-за этого пастух и зашел.
Коль Кузьмич вышел на крыльцо довольный — сильно набил желудок, хоть ужинать не приходи. На ногах — сапоги, на голове — шапка, на самом — темная рубашка. Не столько такого цвета — просто давно не стирал.
— Ой, бабка Окся, хороши твои овцы. Не бойся, до осени зохраню.
— Сохранишь, сынок, как не сохранишь. Это мое самое большое богатство. Иди давай, боюсь, коровы не разбежались бы, — торопила бабка пастуха. И, наверное, не попусту: недалеко от калды раскинулось пшеничное поле, скотина туда переберется.
Коль Кузьмич вскочил на лошадь, стукнул по боку кнутовищем.
Скачет пегая туда, куда гонит хозяин. Дома будто пляшут перед ним, окна кажутся колыхающими волнами. Сзади домов виднеются бани. Хороший хозяин — баня большая, из добротных бревен, у лентяя клонится к земле.
Потом пошли огороды. В одних — зеленые сады, в других — картофельная ботва.
Лошадь пошла рысью по мокрому песку. Ноги в нем не вязнут. Смотрит Коль Кузьмич вокруг, сам во весь рот гогочет. Над головой солнце лохматой лисой повисло.
Летая вдоль берега, кричали трясогузки. Капризные, как дети. Вот одна окунула клюв в воду, схватила на легкой волне рыбку — и вновь в высь, в синее небо.
Коль Кузьмич не выдержал, спустился купаться. Снял кирзовые сапоги, разделся, хотел было зайти в воду, но, видимо, почувствовав холод, попятился, только голени замочил.
Лошадь протянула тонкую шею, стала фыркать, плеская воду. Не пила — песни разгоняла с воды.
На островке — камни. Они покрыты ржавчиной и сырые. Коль Кузьмич сел, склонил взлохмаченную голову к воде, стал ее мыть. С волос потекла желтая пена.
Перед ним сели птички с белыми грудками, жалобно крича, будто кто-то разорил у них гнезда. Ноги длинные, тонкие. Волна отступит, они — цок-цок-цок! — за ней по песку, волна хлынет — и они назад. Хитрые черти, не потопишь!
Чего только нет на берегу! Разбитые ракушки вымытыми блюдцами сверкают. Сброшенный волной тростник пахнет йодом. Недавно он зеленел, сейчас совсем землистый. В воде плавали доски, корни трав, ветки. Вытащи их из воды, приди денька через два — десяток костров разведешь.
Кругом свобода, свежий воздух и понурые ивы. Иногда только откуда-то послышатся голоса — и вновь ни звука.
Коль Кузьмич любит тишину. Достал ножик, отрезал с ивняка прутик и начал строгать. Вскоре получился новый свисток. Маленький, почти с воробья. Прислонил к губам — не свисток засвистел, а нежная песня перепелки. Встал Коль Кузьмич и удивился: лошадь внимательно слушала его, даже хвостом не махала.
Со стороны Вармазейки послышался гул мотора: кто-то плыл на лодке. Вскочил Коль Кузьмич, торопливо оделся, завел Пегую в кусты, а сам притих около нее.
Ждать пришлось недолго. В сторону Кочелая по Суре летела моторная лодка. В ней сидел мужчина с толстым животом. Несмотря на жару, он был в резиновом плаще. Быстрая лодка, на рысаках не догонишь. Подняла такие волны — до берега доходили. За ней мчалась другая, только поменьше. В ней сидел Числав Судосев, инспектор рыбохраны.
— Жислав, у-у! — закричал Коль Кузьмич и сам начал махать рукой.
Лодка Судосева будто услышала крик Коль Кузьмича — зачихала, словно заболевший человек, и остановилась.
Судосев начал копаться в моторе. Тот не заводился. Увидев пастуха, взял весла и стал причаливать к берегу. Доплыл и спросил:
— Ты, оякай22, не узнал того мужика, кто до меня воду мутил?
— Не-е, дружок, не знаю… Видать, он с Заранска приехал, не кацелаевский…
Инспектор привязал лодку к иве, достал авоську.
— Садись, Коль Кузьмич, пообедаем.
— Басибо, Жислав, я недавно поел…
Судосев разложил на газету яйца, вареное мясо, начал угощать пастуха. Тот не отказался: в полном желудке, видать, нашлось место.
Когда поели, Числав попросил:
— Ты, Коль Кузьмич, если увидишь сети, режь их, никого не бойся!
— Хоро-сё!
Пастух вывел из кустов лошадь, вскочил на нее, и поскакал к стаду.
Копошащие на берегу птички комариной стаей сверкнули за ним, словно провожали.
Судосев о чем-то грустно думал. Видимо, об отце, Ферапонте Нилыче, которого с приступом сердца отвезли в больницу. Работая в городе, он знал только производство и домашние дела, а тут, на Суре, столько хлопот, столько всяких неурядиц, что диву даешься.