— Я за всеми не услежу. Сказал тебе, вон их сколько! — Машуков махнул в сторону леса, откуда на них смотрели трубопроводчики.
— Спасибо и за это! Тогда иди, твои пчелы уже проснулись… Встречу председателя — скажу, что твой Машуков не только пчел стережет, но и рыбу.
В резиновых сапогах шлепая по вязнущей глине, он заторопился к своему жилью. Дошел до оврага, где недавно чуть не упал, поднял полиэтиленовый плащ — тот весь был в грязи. Плюнул от досады и обратно бросил.
Числав зажег спичку, закурил. К сигаретам он привык в Афганистане, где нервы совсем было расшатались. Расслабляться, если даже по нужде, и то с автоматом выходил. Там не видно было, кто друг, а кто — враг. На лица все одинаковые. Днем идут с тобой в дозор, ночью, того и гляди, вонзят нож в спину….
Числаву вспомнился последний бой, когда его ранили. Тогда они на двух танках и четырех БТР-х выдвинулись к кишлаку, где засели душманы. Вскоре один танк подорвался на мине… С Сашей Полевкиным Числав укрылся за большой валун и стал отстреливаться. Эзк, эзк, эзк! — свистели над ними пули. Душманы патронов не жалели. Поблизости кто-то из товарищей застонал. Числав подполз к яме, заваленной наполовину камнями, и увидел: Вельматов дрался с долговязым душманом. Судосев подскочил и прикладом ударил бородатого. Как раз это время с пригорка сверкнул режущий глаза огонь. Числава будто кипятком ошпарили, и он потерял сознание…
… Судосев достал плащ из трубы, засунул в карман пачку патронов, взял обрез и направился к водопроводчикам. Те в дощатой будке играли в карты. Один из них поставил перед ним кружку чаю. Судосев и раньше видел его с удочкой около реки. Работает, наверно, на тракторе — однажды пригонял его мыть к Суре. Числав прогнал мужика, сказав, что реке и так солярки хватает.
— Мужики, я к вам за помощью. Не плеснете немного бензина? Долг потом привезу, не обману, — обратился он к мужикам.
Те во все горло захохотали, будто он сказал что-то не то.
— Как не плеснуть — плеснем! Мы ведь в одной стране живем, — ответил тракторист. И неожиданно спросил: — Что, поймал «пушкаря»?
— Нет, не поймал. Только догадался — стреляет он. А ты об этом откуда знаешь? — удивился Судосев.
— Эта пальба не дает нам спать. Недавно встретил любителя меда, — парень махнул рукой в сторону угла будки, так, видимо, показывал на пчельник, — и сказал ему: не оставишь стрельбу, к дереву привяжем. С кривоногой кралей…
Числав и раньше слышал: Машуков живет с какой-то женщиной, хоть свадьбы у них не было. В селе говорили, что она ездит к нему из города.
Картежники в разговор не вмешивались, но сами, это было видно, старались не пропустить ни слова.
— Друзья, — вновь обратился к ним Судосев, — с берега трубу не отвезете?
Те молчали, только один не удержался и сказал недовольно:
— Э-э, об этом в Саранске одного начальника попроси. Он хозяин. Себе на дачу оставил. — И велел трактористу: — Иди налей ему, в бочке осталось немного. Видать, он был среди них старший.
Когда Числав вернулся к лодке, по Суре будто и дождь не прошел: вода сверкала, в прибрежном ивняке пели птицы.
Раскрыл сумку, хотел туда было положить обрез. Увидел превратившийся в кисель кусок хлеба и расстроился. Вспомнил сына Максима. Тот каждый раз ждал от него «подарок» от лесного зайца.
Так он звал хлеб, который Числав оставлял с обедов. Сейчас без «подарка» придется возвращаться. «Потом когда-нибудь возьму Максимку с собой, пусть посмотрит на живую красоту природы. Ему здесь жить, на Суре, и продолжать мое дело», — успокаивал себя Судосев, наклонясь к мотору.
Из больницы Ферапонта Нилыча выписали через три недели. Сыну не стал сообщать о выписке, домой собрался пешком, вдоль Суры, где ездят только на лошадях и где легче идти пешком.
Саму реку он не видел, она скрыта ивняком и черемухой. Деревья стояли понурые, словно о чем-то думали. По левой стороне раскинулось ржаное поле. За ним зеленел лес. С этой стороны белели кирпичный домик и два сарая. Здесь когда-то располагался аэродром, сейчас их колхоз там хранит удобрения.
Уши Ферапонта Нилыча ловили каждый скрип, каждый шорох. Настроение у него поднялось Ведь он, выздоровев, по утонувшей в траве дороге спешил домой. Конечно, если бы не зашел тогда Числав в сад, где его прихватило сердце, не оклемался… Короткая, очень короткая у человека жизнь — почти как полет воробья. Сейчас вот ему вновь улыбается солнце, поют птицы, под ногами мягкая дорога. Вот она, земля-матушка, во всю свою ширь колышется. Пока колосья еще зеленые. Пройдут недели три — пожелтеют, нальются силой… Поле и сельский житель — вот главные сила и опора нашей жизни!