— Не бойся, и его поругаю. Только, скажи-ка, почему председатель колхоза — главный на селе, а не Совет? Ты кто, Семен Филиппович, не власть? Платят тебе немало. В этом твоя власть?
— Дмитрий Макарович, чем тебе я не нравлюсь? — разозлился Куторкин. — Сам знаешь, большое село под руками… Недавно шерсть отвез в заготконтору, план по закупке яиц выполнил, по продаже молока и мяса наш колхоз на первом месте в районе.
— При людях сказками меня не корми. Ты сначала скажи, почему шофера на машинах ездят купаться? Почему вы, начальство, о пожилых людях забыли? Ты хоть разочек зашел бы к Оксе Митряшкиной посмотреть, как она живет с пьяницей-сыном. Здесь еще родственник Олег сосет последние ее копейки. А-а! — Вечканов раздраженно махнул рукой и встал. — Что с вами говорить, человеческое счастье для вас будто снег. Упал на ладонь, растаял и словно его не было. Пока! — и с этим Вечканов раздраженно шагнул к двери.
— Подожди-ка, подожди-ка! При человеке накричал на меня, а сейчас показываешь хвост? — Куторкин встал из-за стола. — Так, Дмитрий Макарович, некрасиво. С плохим настроением много не сделаешь. К сельчанам, говоришь, плохо отношусь?..
— Зачем зря время терять, как сам говоришь? Перед твоим кабинетом две двери. Секретарша стережет тебя как злая собака. Помнишь, сам выступал на собрании, что много прав дали сельским Советам? Выступал? Тогда скажи-ка мне, где они, эти твои права? В бумагах на краю стола? Не Совет, а канцелярия. Стыд! За что такая нелюбовь к людям?
— Не буду оправдываться, Дмитрий Макарович. Только ведь сам знаешь: на всех не угодишь…
— Не угодишь? Тогда прямо в глаза скажу: мы выбрали тебя на это место, сами и снимем, — Вечканов хлопнул дверью и вышел.
Постоял немного на улице, и почему-то захотелось ему подняться на Пор-гору. Направляясь туда, он ругал себя: «Не нужно было так вести себя, не нужно… Будто подрался…» — и от этих мыслей настроение у старика испортилось еще больше.
От жары он вспотел. Постоял немного и вернулся к тропинке, пошел вдоль широкого луга. Пиджак взял в руки. По Сурскому мосту сразу не смог пройти: на тот конец загнали стадо. Колька-пастух взмахивал кнутом, коровы испуганно теснили друг друга. «Вон что делает дурачок, весь скот изомнет! — с раздражением проговорил Вечканов. — Который год пасет коров и никак не научится…»
Когда стадо преодолело мост и пастух поравнялся с ним, Дмитрий Макарович не удержался:
— Коль Кузьмич, ты не пьяный?
— Нет, Митрий Магарыч, а што?
— Тогда, видать, кнут твой выпил. Смотри, сломают коровы ноги, тебе за них платить придется…
Вскоре Вечканов вышел на широкий луг, который, куда ни кинешь взгляд, покрыт цветами. Вечканову не забылось, как будучи председателем, он сначала присылал людей косить сюда. В обед мужчины начинали вспоминать о том, где воевали, где были счастливы, где оно, это счастье, прошло мимо них… Иногда играли в карты. Всё отдых… Он же, Вечканов, садился где-нибудь в тени и слушал пение птиц…
Вот и сейчас щебетали над ним трясогузки и ласточки. Но больше всех Дмитрию Макаровичу нравились песни перепелок. Перепелки — птицы полевые. А полю Вечканов жизнь отдал. «Вскоре придут косцы, и луг в последний раз улыбнется», — подумал он грустно. Остановился у пруда, зачерпнул пригоршнями воду, выпустил сквозь пальцы. Та золотыми брызгами засверкала. Дмитрий Макарович долго слушал тонкий шепот волн, смотрел, как тихо качалась лодка, привязанная к иве. Не удержался, развязал, встал в нее, та затряслась. — «Смотри-ка, у меня вес еще есть!» — довольно улыбнулся он и взял весла.
Вскоре доплыл до середины пруда. Лодка тихо шла среди кувшинок, и Дмитрию Макаровичу казалось, что они смотрели на него.
Доплыл до Пор-горы, лодку привязал к берегу. Белая глина скрипела под ногами, будто сухая земля. Тяжело дыша и часто отдыхая, Дмитрий Макарович поднялся наверх, чтобы, может быть, в последний раз взглянуть на родную землю с самого высокого в их округе места. В последние два года он не был здесь: здоровье не позволяло. Года, как их не скрывай, берут свое…
Перед ним расстилались бесконечные дали. Увидел свой дом, колхозное правление, сельский Совет, куда только что заходил ругаться, двухэтажную школу… Все они лежали будто на ладони.
Сколько красоты вокруг! Макушки сосен купались в синем тумане. Крикливые птицы, утопая в нем, поднимались все выше, в самую даль неба. Вдоль Суры серебрились озера, как вымытые донышки блюд. И казалось, что и они птицами поднимались в небо.