— Здѣсь! — откликнулся изъ-за дверей голосъ.
Въ гостиной показался рыжебородый краснолицый приказчикъ, въ сѣрой пиджачной парѣ и сапогахъ бутылками. Онъ отдалъ поклонъ хозяину, хозяйкѣ, сидѣвшей у стѣны, пригладилъ себя ладонями по волосамъ и остановился передъ столомъ, крякнувъ въ руку.
Начался опросъ.
V
Максимъ Гавриловъ Гавриловъ… крестьянинъ Любимовскаго уѣзда, — началъ Иванъ Никитичъ Густомясовъ, обращаясь къ стоявшему передъ нимъ приказчику.
— Точно такъ-съ… Вашъ землякъ. Въ пятнадцати верстахъ отъ того мѣста, откуда вы сами изволите быть, — отвѣчалъ приказчикъ.
— Объ этомъ не пишется, стало быть и разговаривать нечего. Я уже шестнадцатый годъ, какъ состою въ петербургскомъ купечествѣ.
— Еще недавно ваша кровная тетенька, старушка божья, пріѣзжала и мнѣ посылку привозила съ гостинцами изъ нашей деревни.
— Тетенька сама по себѣ, а я самъ по себѣ. О чемъ разговаривать! Дѣло идетъ о переписи, а ты пустопорожніе разговоры разсыпаешь.
— Виноватъ-съ…
— Ну, то-то. Тутъ вотъ въ графѣ пропечатано о прозвищѣ. Есть у тебя какое-нибудь прозвище? Смотри, не утаивай. За это въ отвѣтъ попадешь.
— Дразнятъ-съ… Это дѣйствительно… — нѣсколько сконфуженно произнесъ приказчикъ.
— А какъ?
— Да ужъ извѣстно, непріятнымъ манеромъ.
— Ну, ну…
— Слабость. Слабостью дразнятъ.
Хозяинъ улыбнулся.
— Что-же это обозначаетъ? — спросилъ онъ.
Приказчикъ сконфузился еще больше. Покосившись на сидѣвшее на стульяхъ въ этой-же комнатѣ хозяйское семейство, онъ отвѣчалъ
— Совѣстно сказать-съ… Дамы… также и при дѣтяхъ.
— Гм… — хрюкнулъ хозяинъ. — Ну, хорошо… Потомъ мнѣ объяснишь. А мы такъ и запишемъ, что Слабость. «Максимъ Гавриловъ Слабость», — прочиталъ онъ записанное. — Женатъ, кажется?
— Женатъ-то женатъ, Иванъ Никитичъ, но…
— Что, но? Въ паспортѣ сказало, что женатъ.
Приказчикъ махнулъ рукой.
— Лучше ужь ничего не пишите!
— Какъ-же такъ, чтобъ не писать? За это я въ отвѣтъ попаду. Вѣдь ты-же женатъ?
— Четвертый годъ жена по отдѣльному виду при докторѣ живетъ. Вѣдь изъ-за этого я и въ деревню не ѣзжу. Трудно, Иванъ Никитичъ, съ бабой сообразить, коли самъ здѣсь, въ Петербургъ, а она тамъ, въ деревнѣ. Ни ее поучить настоящимъ манеромъ, ни что… Просилъ ейнаго дядю… Да развѣ дядя что можетъ? Ну, и запустилъ. Вотъ уже четыре года скоро… Богъ съ ней! Бабенка молодая… Дѣтей нѣтъ.
— Однако, въ паспортѣ ты значишься и, женатымъ… — возразилъ Густомясовъ.
— Женатъ-съ, женатъ-съ… Настоящимъ манеромъ желать.
— И не разведенъ?
— Боже избави!
— Ну, такъ мы такъ и запишемъ, что женатъ. Умѣетъ-ли читать? Да… Гдѣ учился? Въ сельскомъ училищѣ?
— Никакъ нѣтъ-съ. У пастуха.
— Какъ у пастуха?
— Такъ точно-съ… У пастуха. Лѣтомъ онъ у насъ былъ пастухъ, а по зимамъ грамотѣ училъ. И отлично училъ, Иванъ Никитичъ. Въ мое время сельской школы у насъ не было, а училъ пастухъ, и вотъ я, слава Тебѣ Господи, и читать, и писать — въ препорціи…
— Ну, иди съ Богомъ и присылай Ивана Антипова.
Максимъ Гавриловъ, поклонясь, удалился. Вошелъ Иванъ Антиповъ — черный, кудрявый, съ маленькой бородкой, въ франтовскихъ сапогахъ гармоніей, въ черномъ пиджакѣ нараспашку и въ черной атласной жилеткѣ, «травками», поверхъ которой бѣлѣла большая шейная часовая серебряная цѣпочка.
— Иванъ Антиповъ Антиповъ, — прочиталъ Густомясовъ. — Это у меня все ужъ записано. Записано, что ты холостъ…
— Какъ на духу долженъ я отвѣчать? — спросилъ приказчикъ, косясь на хозяйское семейство.
— Само собой, долженъ говорить правду.
— Въ такомъ случаѣ, есть-съ…
— Что есть? Ты говори толкомъ! — крикнулъ на него Густомясовъ.
— Сударка есть, Иванъ Никитичъ, — потупясь далъ отвѣтъ приказчикъ.
— О, это вздоръ! Это не пишется.
— При младенцѣ-съ. Теперича ужь мясоѣдъ на исходѣ, а послѣ Пасхи вамъ и Аннѣ Семеновнѣ, супругѣ вашей, хочу поклониться, чтобы благословили грѣхъ прикрыть.
— Не пишется, не пишется. Пока ты не повѣнчался, ты холостъ.
— Благодаримъ покорно, — поклонился приказчикъ. — А мы вѣдь располагали, что если такія строгости насчетъ этой переписки, что все безъ утайки… и такъ какъ даже старуха Спиридоновна…
— Ну, довольно. Тутъ вотъ о прозвищѣ… Нѣтъ-ли у тебя какого-либо прозвища?
— Есть. Безмѣнъ. Мы по деревнѣ такъ всѣ Безмѣны и были, а вотъ какъ я поѣхалъ въ Питеръ мальченкомъ, то въ волости мнѣ въ паспортѣ…
— Иванъ Безмѣнъ! Иванъ Безмѣнъ! — забормоталъ маленькій сынишка Густомясова, сидѣвшій около матери, и засмѣялся.