Чувствуя себя проскакавшим не менее 20 верст верхом, князь добрёл до кабинеты администратора, рухнул без сил на кожаный диван и закрыл глаза, прислушиваясь к своему внутренним ощущениям. Чувство неотступной тоски, чувство фатальной неизбежности исчезло, но умиротворение и спокойствие не приходили. Какие-то кошки всё ещё скреблись в тайниках души, и чтобы прогнать их, князь от души, с хрустом потянулся и с силой втянул в себя воздух… Как вдруг с улицы донёсся сухой и короткий, вроде удара хлыста выстрел, раздался топот десятков сапог, дурным голосом заголосила какая-то женщина…
– Да что ж у нас всё не слава Богу, – рыкнул князь, босиком выбежав в коридор и нос к носу столкнулся с собственным денщиком…
– Ваше высокопревосходительства, там это…, – клацая зубами, выдавил из себя солдат, – кажись вашего “крестника” убили…
– Это, наверно глупо, Сандро, но первое, что я вспомнил, когда увидел мёртвого Прохора, это слова сценариста о том, что у знатных родителей дети рождаются не только с серебряной ложечкой во рту, но и с мишенью на лбу… А еще подумал, что просто переписать будущее не получится… Ружьё всё равно выстрелит и пуля всё равно убьёт, весь вопрос только в том, кого…
– А я вспомнил его слова, что времени после Читы у нас не останется, но всё равно не ожидал, что охота будет объявлена столь скоро…
– Ну и кем же объявлена охота на моё высочество? – скривился Николай Михайлович.
– Считаешь только на твоё? – криво улыбнулся Сандро, – думаю, что мы с тобой в одной лодке.
– Тогда не маячь перед окном, присядь и давай попробуем спокойно вычислить охотника.
– На революционный эксцесс не похоже. Те в основном швыряются бомбами, а из огнестрельного предпочитают револьвер. Вспомни – за всё время, начиная с декабристов – ни одного случая применения такого громоздкого оружия, как винтовка. А тут стрелял явно снайпер, стрелял с трех сотен шагов, всего один выстрел, попал ювелирно … оружие не нашли, гильзы не нашли, пули тоже…, скорее всего разрывная, солдатик практически без головы остался… То есть стрелял не “вьюноша со взором горячим”, а опытный и профессиональный боец, которые обычно стоят вне политики…
– Тогда считаем претендентов на наши головы – обиженные японцы – это раз…
– Не менее обиженные англичане – два.
– Банкиры, которые вложились и в тех, и в других и сейчас терпят убытки – это три.
– Ну и конечно же наши любимые родственники, я даже их поставил бы на почетное первое место… Кто ещё?
– Ваше высокопревосходительство, прапорщик Кузьмин! – прервал великокняжеское совещание адьютант.
– Проси! – живо отликнулся Николай Михайлович и сам первый шагнул навстречу, – Андрей Илларионович ну что? Есть какие-нибудь новости?
Двадцатичетырехлетний прапорщик, который еще не привык к повышенному вниманию к собственной персоне, но считающий себя ответственным за порядок в городе и безопасность на его улицах, коротко козырнул и по-военному чётко отрапортовал:
– Дом, с чердака которого предположительно вёлся огонь, в настоящее время оцеплен жандармами и осматривается чинами из сыскного департамента. Сам дом ничем не приметный, на первом этаже прачечная, на втором – меблированные комнаты, на данный момент без постояльцев. Я попробовал просчитать возможные маршруты движения стрелка при отходе, осмотреть их и опросить местных жителей…
– Да присаживайтесь, Андрей Илларионович, в ногах правды нет, и умоляю Вас – без чинов, мы не на плацу и не на приёме.
Прапорщик кивнул, снял фуражку и послушно сел в кресло, не прекращая докладывать:
– Опросил лавочников, извозчиков, дворников, никто не встречал подозрительных и просто чужих, не заметил, чтобы кто-то убегал или хотя бы поспешно уходил от дома, из которого был произведён выстрел. Осталось только найти и опросить барышень – виолончелисток, которые как раз в это время заходили в прачечную, может они что видели…
– Позвольте, Андрей Илларионович, а почему вы решили, что они виолончелистки?
– Так они инструмент в футляре несли, извозчик и заприметил, ещё помочь хотел в багаж погрузить, так не дали – сами несли, видно инструмент ценный, дорогой…
Губернатор Енисейского края, Николай Алексеевич Айгустов был боевым генералом, первый офицерский чин получившим на Кавказе за проявленную храбрость в боях с горцами, когда ему исполнился двадцать один год. Воевал более пяти лет. Был несколько раз ранен, но снова становился в строй и снова проявлял чудеса мужества. Через год непрерывных боёв – он уже подпоручик, а через три года – штабс-капитан. В тридцать пять лет, в чине полковника, был уволен по болезни, но через год вновь призван на службу и пожалован генералом.