Всё это я уже знала. Агитационные ролики крутились по всем телеканалам. Мы могли видеть в таких роликах вышедших из ЦНИ – живые, здоровые и сильно поправившие свое финансовое положение мужчины и женщины. И они ничего не помнили о том, что с ними здесь происходило. Я лично не слыхала ни об одном случае, когда из системы не возвращались вовсе или возвращались инвалидами. Нет, это были те же люди, которые знали только, как несколько лет назад вошли в контрольно-пропускную арку, а потом оттуда вышли. И несмотря на то, что я не могла назвать ни одного примера каких-то ужасных последствий, это было страшно. Страшно – когда что-то в тебе начисто стирают, будто и не было. Потому здесь и не наблюдалось ажиотажа, несмотря на отличную зарплату.
Отважилась я на такой шаг от безысходности. Окончив школу, сразу устроилась работать и старалась не мечтать об университетах. Быть может, из меня вышел бы неплохой инженер – я подавала надежды в математике, но возможности осуществить мечту не было. Мой отец никогда не заработал бы столько, чтобы оплатить мне послешкольное образование. Но мы с ним жили неплохо, старались не жаловаться на скудный быт и тяжелую работу. А потом отец заболел. «Условно-излечимое заболевание», как обозначили медики, перевернуло нашу жизнь с ног на голову. В настоящее время неизлечимых заболеваний не осталось, но в восьмом социальном ранге ни у кого нет средств, чтобы оплатить лечение всех болезней. И вот только тогда я решилась на отчаянный шаг. Мамы не стало очень давно – она тоже умерла от условно-излечимого, отец растил меня в одиночку. Ему только сорок пять, если сейчас отыскать деньги, то он сможет прожить до глубокой старости.
Отец высказался резко против моего решения, но мне оно казалось однозначным. Да, меня не будет с ним рядом, возможно, целых пять лет. Да, я из этих пяти лет ничего не вспомню. Зато потом вернусь, и мы с ним все наверстаем. Я выйду замуж, рожу ему внуков – и тогда он сам скажет, что пять лет моей жизни того стоили. Или не скажет. Зато я точно буду так считать, а этого достаточно. Первый и второй уровни доступа не требовали удаления памяти, но и зарплата там была не так велика. Начиная с третьего уровня доходы уже зашкаливали, их на лечение должно хватить. Люди не шли в ЦНИ, предпочитая оставаться в бедности, только из-за обоснованного страха – и теперь, находясь всего в шаге от главного решения, я их страх тоже разделяла.
Когда женщина замолчала, я пододвинула к себе бланк третьего уровня и уточнила:
– Можно вписать счет моего отца для перевода денег?
– Безусловно. Вы не сможете общаться с ним, пока не выйдете из системы, но для волнений оснований нет – деньги будут переводиться ежемесячно строго по графику.
Я задумалась, припоминая важную для себя информацию, которая тоже звучала в агитационных роликах:
– Извините, я могу попросить аванс? Например, оплату за полгода вперед – при условии, что подпишу заявление о том, что не уволюсь в течение этого времени.
– Безусловно. Но заявление об авансе вы сможете написать через неделю после входа в систему.
– Спасибо.
– Заполняйте, Ината, если уверены, – и она отвлеклась на какие-то записи в мониторе.
Безмолвный солдат провел меня через дверь и зашагал впереди по коридору, гулко стуча каблуками. Ноги у меня немного дрожали. Не помогали убеждения, что всего лишь через месяц – если тут будет совсем невыносимо – я смогу уйти. Не помогали – потому что не было ни одного свидетеля того, что в этих лабораториях на самом деле происходит. И не умоляли ли люди в свое время отпустить их? Но ведь все равно они этого не помнят – не буду помнить и я. Так какая разница?
Еще один пролет, и новый коридор – холодно-серый. Очередная дверь, перед которой мы остановились. Солдат мягко подтолкнул меня в спину, и дальше не пошел. Там оказался уже другой – почти с тем же самым лицом, похожий на предыдущего как родной брат. И он тоже двинулся по коридору молча, ведя меня все дальше и дальше от нормальной жизни.
На третьем уровне, где меня принял уже третий военный, стены оказались металлического оттенка – очень неуютно. Но здесь появились предметы декора, а не только голое полотно с одинаковыми дверьми. Кое-где я даже разглядела картины на стенах и доски с объявлениями – наверное, отчеты ученых или графики работы персонала. По пути нам попались два старичка, не обратившие на меня никакого внимания, поскольку были увлечены душевным спором. Какая-то рыжая девушка примерно моего возраста мыла пол – она выпрямилась и приветливо махнула мне рукой. Я тоже помахала, отчего-то сильно удивившись. А ведь здесь тоже нужно мыть полы и склянки, тоже нужно стирать белье или вытирать пыль – память все равно удалят, но такой работой я определенно готова заниматься. И если здесь полно таких же обычных людей, то мы сможем общаться и просто по-дружески болтать. Но чем выше уровень, тем выше зарплата. Вряд ли заработаешь состояние, натирая полы. Потому я буду писать заявления на повышение уровня доступа, как только разрешат.