Ну, кончаю излияния из опасения разлития в прав<ом> боку, что мне вредно. Целуем и обнимаем Вас обоих. Все мысли обвисли, и уныл во мне дух. Аминь.
Ваш во веки веков — Иван Беспричальный.
На днях м<ожет> б<ыть> пойду в ред<акцию> и возьмусь за Семеона Глубокомысленного. Читаю историю религий О. Пфайпфера. За-чем??
<Приписка:> Устраиваю вечер чтения, да нечем удивить: про Толстого еще не написал... Перстень — давно было в «Соч<инениях>». [55] М<ожет> б<ыть> еще «Говенье»[56] напишу. В пр<ошлом> г<оду> собрал 3150 фр. Ныне — дай Бог, тыщу! И надо рассовывать... Н. Ив. Кульман все берет на себя, все устройства. Эх, хорошо у Вас, тихо, никак<их> «историй», и к<уда>-ниб<удь> улететь хочется.
232
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <9.III.1935>
Дорогой друг, Иван Сергеевич!
Спасибо Вам за письма, все дошли! Спасибо Вам за Богомолье! Спасибо за Няню! Няню поглотил, запоем! До Богомолья перечитываю Лето Господне. А о планах моих ниже.
1) Самое существенное. Бартельс уже пишет Кандрейе, чтобы выслала свой перевод Няни. Он будет дан, вероятно, на просмотр Лютеру. И если он будет отвергнут, то тогда он не сможет связывать долее и Вас. Нельзя же повиснуть на плохом переводе только потому, что он сделан. Таких нравов нет и не может быть. А переводить — Лютеру. Пусть покряхтит, педант.
2) К осени намечается сборник рассказов Ваших. Наметьте немедленно сами — какие. Пеньки. Старуха. Свет разума. А еще? — Блаженные? Сила? Железный дед? Свечка? Надо такие, чтобы революция изнутри освещалась. Вот и решайте. Скорее шлите мне твердые указания.
На Бартельса особенно не умиляйтесь: свое стряпает; коммерцию ведет. А ласково написать ему можно — пускай он умилится — польза будет. Главное, чтобы он считал себя не вашим «благодетелем» (какое там, даже сказать гадко), а «предметным прозорливцем» и «общественно-патриотическим влиятелем». Вввот — простите за цинизм. Только я всю эту ком-панию насквозь изучил. И никаких гвоздей.
Очень я замотан. С 26 янв<аря>. В температуре. Нат<алия> Ник<олаевна> еще слаба. Нужен уход. Матер<иальные> перспективы до жуткости проблематичны. Загадочны. И все свободное время третий месяц пишу за столом.
Написал: О вере. О любви. О свободе. О совести. О семье. О родине. О национализме. О правосознании. О государстве. И пишу о частной собственности. Всего около 15 печ<атных> листов. Из-не-могаю! Ы-ы-ы!
«Няня» превосходна. Никаких не 3+. Полная, великолепная 5+. Кого ни спросишь — делает ясно-углубленное лицо — и бормочет «плакал». То-то. Если Худосеич напишет в Возр<ождении> — то пускай! А я потом напишу отдельно, всетки (тоже в Возрождении — утритесь, собачка!). А о Лете-Богомолье тоже напишу. Как эти обе хороши!! Как благоуханны, как трогательны!
А у меня гной в гландах. Надо жечь — на след<ующей> неделе. Был у доктора. Сейчас который день — холодище — морозище — Nordost: [57] — бяда. И t° выше у меня. Ветер на окна.
Ваши письма по нескольку раз — смакую, как ликер тонкий — на языке. Дай Вам Господь успеха во всех делах! Помоги Вам все святые силы! И не давайте себя заматывать ни «любещим пасититилям» (как было написано у нас в Москве в дворовом ватере), ни абажающим письмописцам, ни бесплатным приглашателям. Народ такой — не дай Бог! На днях пошлю Вам мою книжку фил<ософскую>, которую Вы хотели иметь. Добыл неск<олько> экземпляров у «Имкиных детей».
Сазанович не пишет, а пипишет и какашит. Сегодняшний фельетон — сплошная белибердяевщина. И кто это его из яйца раздавил — неужели сам Абраша?
55
Имеется в виду «Перстень. Рассказ актера», написанный Шмелевым и опубликованный в газете «Сегодня» в 1932 г. В 1932–1935 гг. рассказ дорабатывался и, по-видимому, предназначался для Собрания сочинений писателя, но вышел в посмертном его сборнике «Свет Вечный» в 1968 г.