Дорогой мой! Очень мне тревожно за Вас. Как Вы и что? Я просил мою приятельницу и ученицу Марину Александровну Квартирову навестить Вас. Но, увы, сам не доберусь. Будь мы в Париже, я бы Вас навещал, чтобы согреть Вас дружбою и любовью. Читают Вас везде — и всюду любят (кроме Степуна и других людей с жесткостью и фальшью в душе).
Материально мы с трудом переваливаемся из месяца в месяц. Морально и национально бодры. Боли в голове по-прежнему. Все исследования привели докторов к тому, что перенапряженные нервы, раздраженные до остроты возрастно-запоздавшей гландной операцией, спазматически судорожничают, пожирают весь сахар в крови и вызывают невралгически — (ревматические?) симптомы, именуемые «полиневритом». Пробую сейчас распрячь нервы электризацией. Помогает несколько беллергал. Права на работу не имею.
Спасибо Вам за чудесное письмо! Оля Бредиус (урожд<енная> Субботина) моя посаженная дочь; вся семья почвенная, православная, отец был чудным священником Бога Живаго. Оля замужем за голландцем возле Утрехта. Они весь последний год пили Вас, как нектар. Брат ее, мой ученик и издатель (союз Нов<ого> Пок<оления>) и мать пока еще в том городе, где я долго жил. [407]
Очень интересно, что ответил Вам Белград (Издат<ельская> Комиссия)? У меня что-то нет предприимчивости предложить им свою книгу. Надо написать Евграфу Евграфовичу Ковалевскому. [408]
Кабы были мы в Париже, я бы Вам всю новую книгу мою (Бунин etc. {8}) вслух прочитал! Особенно «etc.», т<о> е<сть> Шмелева. И почему: «О тьме и скорби»; и почему мука (Ремизов) не скорбь (Шмелев); и почему мука ничего не преодолевает, а жалость лишь соучаствует в муке... Все обсудили бы. Да вот...
Велели мне есть больше сахара. Подарили лишнее кило (килу сахарную). Жру. Авось...
Отзовитесь поскорее! Мы тут в одиночестве — больше, чем круглом — о-валь-ном — овальные сироты.
Н<аталия> Н<иколаевна> шлет ласковый, дружеский привет. А я обнимаю Вас до треска в косточках. Храни Вас Господь!
Ваш И.
PS. Какая мобилизация глупости и бездарности выходит в свет под названием «Возрождение». Я бы давно их закрыл бы; спасаются только одним Шмелевым. «Посл<едние> Нов<ости>» хоть умело материал подбирают и умно лгут. А эти постылые «любимые», дубоголовые «мекленбурги», задничные передовицы «непосеньке-шапкиных» и цинично-бормочущие «хари»-«жевские». Все сплошные «зубополкины». Грусть!
PPS. Помолитесь за меня, чтобы мне тут не очень мучаться! Чтобы муку в скорбь перетереть!
<Приписка:> Какая гнусность сделана над Польшей и Варшавой! Неужели Бог не накажет? Подумайте: разорвали сердце Шопена, хранившееся в урне — символически взять — это почти непереносимая мысль!
<Приписка:> écrit en russe.
<Приписка:> Professeur I. Iliine.
Suisse. Zollikon.
347
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <5.ХII.1939>
5. XII. 1939.
91, рю Буало, Париж, ХVI-е
Дорогой, милый мой Иван Александрович,
Порадовало меня письмо Ваше, бодростью и остротцой порадовало, чувствуется, что болезнь отходит, а боли, это «последняя тучка развеянной бури»… — и очистится вся лазурь. Дай Бог. Впервые — письмо Ваше без указания числа, и я не знаю, на сколько дней провинился я пред Вами, что только теперь пишу. Но я, милый друг, в раздавленности и расщепленности даже. Всегда события великого размаха и чреватости меня плющат. Не могу писать, дух сник. Но должен себя заставить, надо.
Благодарю за редакционные хлопоты, но что-то не верится, чтобы меня аванснули. Получил-таки из Белграда за книги от Державной Комиссии — пока — очень мало, 256 фр. фр., за ними остается свыше тыщи. Уповаю. Написал Ковалевскому. Непременно пишите туда, домогайтесь, чтобы вновь восстало из мертвого сна русское издательство, ведь ныне нигде нас не издают, все сжалось. Скажите им, Ков<алевско>му и кого там из более влият<ельных> знаете, проф. Беличу, Штрандтману, что единственное прибежище наше, созданное великой душой Святого Короля-Рыцаря Александра, — издат<ельст>во «Русской Библиотеки», что Шмелев, следом за Вашим великолепием — «О тьме и скорби» — даст свое благолепие — вторую книгу «Лета Господня», ход которой ныне обеспечен, ибо 1-й том продается хорошо и скоро б<удет> исчерпан. Читатели давно ждут. И пусть дадут нам по авансу. Простите, маленькое примечание: непременно добавьте к заглавию «о тьме и скорби» что-нибудь еще... чтобы читатель или зритель объявления и книжного эталяжа [409] расчухал, о чем речь. А то скажет себе: я сам весь во тьме и скорби, с меня довольно, — и отойдет. Ну, вроде того, что, мол, — «новый свет на творчество Бунина и проч.», или — анатомия потрохов трех дураков и т. д... или — «всем сестрам по серьгам». А откуда эта пословица-баутка?