Да, написал ли я, что «золотое слово» Ваше для Инвалидов надо послать не поздней 10... в кр<айнем> сл<учае> — 12 — гн. Алексееву, 13, рю Паскаль. Не омрачите, хоть 50 строк, — у Вас не в строках соль, а что в за”строках.
Это самое важное. А вот, сегодня — языцы покоряются и поют «С нами Бог». Получил нежданно письмо от... Зинаиды Гип-пи-ус..!!!?? Даже руки затряслись не ответ ли на мое «таранное» от 25 дек. 1925 года?! И вот что... Хочу и Вас полакомить, а я облизнулся, как ворона с сыром на елке. Но тут, полагаю, — правда. Значит, есть еще она.
«Непередаваемым благоуханием России исполнена эта книга. Ее могла создать только такая душа, как ваша, [67] такая глубокая и проникновенная Любовь, как ваша. Мало знать, помнить, понимать, — со всем этим надо еще любить. Теперь, когда мы знаем, что не только «гордый взор иноплеменный» нашего «не поймет и не оценит», но и соплеменники уже перестают глубины правды нашей чувствовать, — ваша книга истинное сокровище. Не могу вам рассказать, какие живые чувства пробудила она в сердце, да не только в моем, а в сердце каждого из моих друзей, кому мне пожелалось дать ее прочесть. Хотя это не только «литература», а больше, — я жалею, что теперь не прежние для меня времена, и я не имею места, где могла бы написать об этой книге. Конечно, ее нельзя пересказывать, но отметить ее драгоценность, истинность лика России, который она дает, — для этого я, вероятно, могла бы найти нужные слова. Поэтому сегодня так особенно и сетую я, что негде больше сказать о том, о чем хочется... и, может быть, необходимо». «Крепко жму вашу руку, примите мой сердечный, искренний привет и сердечную благодарность за всю эту прелесть вашего Богомолья. Низкий поклон от нас обоих. Ваша Зинаида Гиппиус-Мережковская».
Не осудите, не из тщеславия, ей-ей; а... Вы все знаете из наших «боев», знаете и Г<иппиус>, и я не могу не пройтись эдаким кубарьком враскачку. Победа! На враги же победа и одоление. Книги я не посылал (10 лет строчки ей не писал), — им, по обычаю, Белград послал, как посылает всем участникам изд<ательст>ва все выходящие книги. Так что тут не «комплимент», не эквивалент... а знаменательный, викториальный, инци-Н-дент! Если «Богомолье» покоряет так, — а я уже и не сомневаюсь в этом, — значит, оно попоет русским сердцам, омолит, обогомолит, уведет... за-ведет! Значит — не холостой выстрел, значит — не даром страдал я, когда писал... страдал от другого... т. е. ото всего страдал, а Богомолье меня лечило, и я писал его, и оно «выписывало» меня — почти что с Канатчиковой... это только я один знаю... да Оля моя видела... Я чуть-чуть не оборвался в бездонность. Я уже метался, как мечутся перед пропастью... и оно, святое наше, повело меня — и увело, от-вело,... как Ангел на картинке удержало «дитя» от — бум! Так что я чуть взвинчен и ощущаю — плоды «трезвения» моего. Не будь тогда «Рос<сии> и Слав<янства>» Струвевских, кот<орое> могло мне платить, могло дать место, где печатать, я бы не отважился... — не было близкой цели, — об отдаленной не думал. А тут я, шаг за шагом, борясь с «тьмой», с ужасом, меня душившим, — это знать надо! — я низал и низал тропки-строки, я сказку былого себе сказывал, мурлыкал, — вЫ-мурлыкал себя! Бор. Зайцев — он оч<ень> редко высказывался... — слышу — взят тоже. Со сторон плывут отзвуки, и моя подоплека поигрывает, будто меня, ставшего ма-а-леньким... ласковая рука треплет по щеке, гладит по головке... Значит, не даром я выучился писать..?! А я пошепчу Вам: я ведь все, все, все в себе сомневаюсь, в ненужности ничего сего, т. е. — шаманства нашего словом. Можно уводить... Ну, ну... Но как же я устал!… Ах, Мэри, милая ты моя... в Ваксу уж превратилась, и пьяный водовоз бьет тебя сапожищем в брюхо... да, водовоз европейский, водовоз во фраке, водовоз-шулер, водовоз-промотавший последний «хозяйский» воз, последний грош из-за души вырвавший и пропивший. Бьет — и уже давно бьет сапожищем все, и н......л во все светлые источники... — да как же при таком спектакле, при котором ты не зритель только — освистал бы и билеты назад вернул! — а подневольный участник, хотя бы табуретка, на которую водовоз плюхается задом мандрилловым. Табуретка чувствующая, и — немая. Зри и глотай. Во всем разуверился, все — «летит»… и вот, как закатившегося света отображенье на небе... — еще искусство как-то укрывает, как-то замещает, — неужели «подменивает-обманывает»?! — промотавшуюся жизнь со всеми ее «зернами»?! И тут я вижу, как оно близко, как оно нежно-сиротливо жмется к религии... — и я начинаю верить в самобытие «идеи», в мир идеи, в Платоновские категории... — и нахожу упор, чтобы, топнув от боли, до сотрясения в затылке, пытаться что-то еще нашаривать, что-то еще шептать-шаманить.
67
И. С. Шмелев, когда слово «ваша» относится к нему самому, всегда пишет его с маленькой буквы. Надо полагать, что в письме З. Н. Гиппиус оно было написано с большой буквы.