Так — еще ни об одной русской — и иностр<анной>! — книге не говорилось, с такой смелостью-дерзновением и с таким правом. Теперь мои тихие читатели-почитатели... пра-зднуют! Вы с ними мной похристосовались. Во имя самого дорогого нам... И они испили благодарственно. М<ожет> б<ыть> и укрепились. Да наверное так. Ибо — «с тех пор, как существует русская литература, впервые художник показал эту чудесную встречу — мироосвящающего православия с разверстой и отзывчиво-нежной детской душой...» (И. А. И<льин>.) Веррно!!! При-ни-ма-ю. Благоговейно внимаю, и в душе моей ответно звучит — «верно, Господи... Ты мне даровал это, эту «встречу», а раб Твой, тобою помазанный в пророки, изрек сие!» Обнимаю Вас, милый, за такую священную, благословляющую дух мой — правду. Страданием создается... а я именно в таком был страдании, когда писал это, особенно — «Богомолье»! — я искал — уйти от своего ужаса и умиранья духовного. И — спасся, м<ожет> б<ыть>?!
И прошу Вас — пришлите мне «замечания», чтобы я внес исправления, если паче чаяния придется перепечатывать «Лето».
Не могу не говорить, — душа полна — уста глаголят: это не статья, нет: это откровение, это вскрывание, это художественно-критическая поэма: это огромной важности и огромного содержания этюд об искусстве, о душе народа, о душе писателя за народ свой... — это и мне наставление, да! — «Смо-три!!» И это молитва за Искусство. Вы учите, как надо приближаться к Нему. Ни-когда ничего подобного не читал. Уму-разуму учите ма-а-леньких... высокого роста. По властности, по лиризму, по цельности, по насыщенности... — никто, кроме Вас, и не смог бы, права не имел бы, дара не обрел бы... И не стыдно мне писать Вам все сие: ибо Вы — по праву пишете. А нам — слушать и принимать. Спасибо Вам, милый Учитель. За... правду и за... доверие ко мне. Дал бы Бог не постыдить Вас своим недостоинством. С нами Бог!
А пока — не капнуло 16-го. Что будет дальше?! Свистик, кажется, тоже свистнул и свиснул. Но еще не все знаю; прочитаем в тираже лошадином. [91]
На днях я получил прошение о содействии сведениями... от одного молодого будущего ученого из Кёнигсберга, от студиенреферендара Михаила Ашенбреннера, [92] который хочет писать диссертацию на ст<епень> доктора, изучает русский яз<ык> и берет темой по совету проф. Н. С. Арсеньева — мои произведения. Он родился в России, его отца расстреляли большевики, он с матерью добрался до Германии — давно, в 18–19 гг., трудами и лишениями добился бакалавреата, окончил Университет. Совет Арс<еньева> попал в точку: Ашенбреннер — пишет мне по-франц<узски> — «принял этот совет с тем большим удовольствием, что всегда восхищался моими книгами». Просит матерьялов, биограф<ических> сведений... Я позволил себе указать на Ваши труды о Шм<елеве>, на Ваши лекции, дал ему кое-что, что нашел — у меня в этом отнош<ении> ха-ос! — указал и на проф. Арт. Лютера, и еще советовал затребовать кое-что — биографию мою у Кандр<ейи>, которая благоговейно все собирает и хранит. Вы не откажете, если он обратится к Вам за указаниями?
92
Этот диссертант в 1937 г. издал книгу на немецком языке «Iwan Schmeljov» (Кенигсберг–Берлин).