Жил в Москве в начале 900-х, а, верней, в конце 90-х гг. купец, из сероватых, но с неким лачком. Был он канительщик, — фабрика канители, для облачений, мундирн<ого> шитья и проч. Довольно состоятельный, соб<ственный> дом. Писал стихи и издал книжку оных, в «роскошн<ом> переплете», с портретом и даже факсимиле. Мне преподнес, в почет. Писал «обо всем»: кухарка именинница — ей стихи. Кошка окотилась — про кошку. Собаку автомоб<иль> раздавил — жарит. Словом, тем у него — вся хроника. На рождение дочки такие, наприм<ер>, стихи: «28 февраля, — 18 — — — — — 82 года, [712] — выразить нет слов, — чудесна как была погода! — В ту чудно лунную ночь, — в одиннадцать часов и 20 минут, — даровал Господь мне дочь. — Наутро ей имя нарекли — в честь мученицы Антонины, — а потом в церковь отнесли — и справили крестины...» и т. д. Чтил...! — Пушкина!.. Во всех комнатах — Пушкин, даже в сенях, а в ватере — лубочн<ые> картинки на темы сказок Пушкина. На письм<енном> столе, возле монумент<альной> чернильницы, увенч<анной> «Медн<ым> Вс<адником>», — памятник Пушкину, бронзовый, в позолоте. Пил. 26 мая и 29 янв<аря> [713] ходил к Памятнику и возлагал венок из терний и лавра, в память свящ<енных> дат. И вот как-то, 26 мая, стоял он, «дум великих полн», у монумента. «Пушкин» стал привычным для москвичей, как Хр<ам> Хр<иста> Спас<ителя>, Иван Вел<икий>, Сух<арева> Башня... Но для канительщика он был живым, — «знаменем русского Гения». Т<а>к ск<азать>, канительщик его молитвенно чтил, — некое «служение». И вот, видит купец, — а кругом детишки в мячики и обруч играют, — сидит на тумбочке у Пам<ятника> некий человек, потертый, и взирает на монумент — «тро-гАтельно», и... достает из кармана бутылочку, из другого — «как солнце сияющий сатаканчик, будто из серебра», — наливает — и... ручкой этак к Поэту, как бы «за здоровье», — выпивает. Купец был потрясен сим кощунством. Произошел обмен слов. Как-так? — и проч. — «Почтить!» — «Не нашел другого места?..» — «Не найтить-с...» Объяснились. Оказался «кастрюльных дел мастер», Мушкин. Чтит, ибо «по-знал всего, до точки». «По-знал..?!…» Езамент. Купец лает стих из Пушкина, — всего знал! — тот — отвечает. «Стрекот<унья>-белобока...» — «Скачет пестрая сорока...» Раз двадцать так, из всего, даже из послания к Юсупову... — и тут Мушкин отзывается. Но на «Евг<ении> Онег<ине>» — «попался»: на стихи, кинутые купцом в испытание... — «Где деревенский старожил» и т. д. — «бранился» — «а ну?..» — кастрюльщик в ответ — «В окно смотрел и травник пил». — «Врешь!» — «Нет, извольте смотреть в изд<ание> Морозова — что ли, — факсимиле-с... «и травник пил»». Озадачило купца — не знал! Мушкин: «в рукописи зачеркнуто, и... — «мух давил», но это одно и то ж!» — «Почему?» — «Хе-хе... да... рази не знаете, что такое «мушку раздавить-с»»?! — хватить-с! Ну, «дядя» и «хвачивал» ежеминутно. Великий Поет тут пустил... «метафО-ру!» Так они «встретились». Дружба. До конца. Почти кажд<ый> вечер кастр<юльщи>к у купца. Пьют и — из Пушкина закусывают. Так они и жили. Изредка купец — к Мушкину. Тот — влачился, — много помогал бедным и много пропивал. Помер канительщик. О судьбе Мушкина следов не нахожу. Теперь и он, понятно, — где-ниб<удь> на Даниловском. С чего-то вспомнились мне они... и вот, в бездельи, перед работой, пришло мне в голову «продолжить» их дружбу, и я почему-то дал «епитафию» и «встречу» на Даниловском.
Да-а... они еще ставили «леко-ры», лекорили. По специальности. Побитие «лекора» состоялось в тракт<ире> Егорова, в день смерти Поэта, 29 янв<аря>. Был приглашен доктор, по наст<оянию> Егорова. 5 часов длилось побитие... Мушкин побил, вытянув — без закуски! — только моченой брусничкой освежался... доктор с одного «духу» свалился под стол. Свидетелями были десять «специалистов». Мушкина завернули в «выигранную» шубу и отвезли в бани. Там он 3 часа лежал на полке, и шел от него дух... — боялись спичку зажечь — вспыхнет! Главное — «на своих ногах от Егорова до извозчика дошел, свежий!..»
На глыбе канительщика на Данил<овском> начертана им самим напис<анная> «самоепитафия». Я ее не помню, лишь даю приблизит<ельно> тон ее и характер. «Обращение к другу» — вольность, моя, т. е. Тоника.
714