Понимаю, друг, ох, понимаю все. И говорю — творите. Ибо — творя — Вы собираете... Вы — как мудрый, духовный Калита. У-чи-те, учитель. Читаю все, что вижу. И все — Вы, ясный, плодоносящий и добродеющий? Я уже писал Вам о В<ашей> статье — прекрасной! — «Пути Православия» — «Ответ» — рикошет из Курии — что это? — это бессильное — и «не в ту!» — царапканье заблудшего pere’a abbe, [11] влезшего по неразумию в сутану... Да, тоже спрошу — что это?! — внезапная кончина..? Случайность, сов-падение. О Метнере — мудро, но я... невежда в этом, ослиное ухо, бычий глаз. О монархе — именно так надо... Жду окончания. Надо бы повидать Вас, ох, к<а>к надо. Я бы много сказал, спросил... Лето... — не знаю, да и далеко еще. И что там будет?! Невесело, что слышу. Цензура убила начинавш<уюся> газету Союза писателей. В-вот! — последствия, первые. И сумасш<ествие> европ<ейское> продолжается. Но какова же морда будет у Европы, когда... и если...?… а?! Дожить бы. Нашлись бы тогда слова! — на все. И это — бу-дет неотвратимо, знаю верхним чутьем. Лишь бы видеть. А пока — надо если не строить, про Нее говорю, хоть собирать, беречь духовно. [12] Красный дьявол тщится копытами самые даже корни стереть цветиков родных. Вот и, вспоминая, храню, поскольку сил и возможностей. Все же пучок полевых цветов и я соберу — в анабиозе да ожидают дождя и солнышка. Скоро выходит «Богомолье», душевное мое. Его я посвятил нашему Радетелю-Рыцарю... [13] Совесть моя повелела. Это — чистое. Это — родное! Это мой пучок луговых цветов, в душе до сего дня цветущих и — мне — благоухающих. В трепет прихожу, к<а>к подумаю, что — выйдет книга, и как<ой>-ниб<удь> Мандель, Штам [14] и К° — возьмется за него... Богомолье. До «Лета» хоть Манд-Худосеич (химич<еский> поэт) не добрались... Вот я и дерзнул вчера повидать Ю. Ф. С<емено>ва (после 6-л<етней> разлуки) и сказал: да не коснется М<андель>-Шт<ам>-Худ<осеич> и К°! И просил его... — простите за дерзновение! — просить Вас, если во благовремении соблаговолите. Можете растрепать меня, указать, на-казать — приму со слезьми, но по кр<айней> мере это достойная рука (десница!) потрепала. А если — ох, не знаю! — есть что-ниб<удь> в книжке моей стоимого... (в ней нет недостойного Родины!) — то слово такого русского Человека — дойдет и до «сущих в море далече». Славы не добиваюсь (мое уже при мне, странно было бы на 7-м десятке добывать «славу»!), де-нег... (см. выше) — только — читали бы, и теплило душу. Я знаю: Богомолье жить будет в родной литературе. Имею данные. И — Ваши, главное. И — других. И — шёпот, доходящий — читательских уст сердца. Кульман взялся для «Совр<еменных> Зап<исок>» — жду книги. [15] С сент<ября> идет коррект<ура>!! Недели 2 тому отослал посл<едний> лист. Жду. Кульману дал экз<емпляр> «верстки». Если Вы скажете о Богомолье — не хвалы мне, о, Господи! — а — есть Богомолье — чи-тай! — я скажу себе — Ныне отпущаеши. На большее я не замахнусь. Я буду писать... но Богомолье — оно останется для меня — особым, моим, для меня неповторимым... да и ни для кого. Ибо я, знаю, уже положил заставу сюда — другому. Как и в «ресторанном»… Все загреб — и никаких. Горкина никто не даст уже (вже!) — капут. Все это — как человеч<еское> лицо — неповторимо. (Конечно, не о лице китайца говорю!).
Письмо Ваше меня укрепило, мои тревоги развеяло отчасти: в нем скользит (сквозит) Ваш былой юмор, Ваше неповторимое словцо, Ваш дух беседы издали... Но и... — грусть. Если бы нам встретиться на берегу моря! Я все же хочу проехаться и от Катарр’ального состояния меня уже лихорадит. Если бы...! Рад за Мавру-лавру, но разве сие Вам подобает?! Вам — трепет и плеск несметных толп... российской, великой толщи! И — гром, гром. И сие да будет, если будет... — бу-дет!
С Новым Годом, верные, милые друзья! Целуем Вас. Я повесил в кабинете (какая роскошь — кабинет!) Москву Юона [16] (изд. Кнебеля) — о, как хорошо, и как, взмывая, — щемит! И всегда — с Москвой — думаю о Вас!! Ассоциация, да. Будьте крепки, будем крепки и верим!
14
Имеется в виду
15
Статья Н. К. Кульмана «Иван Шмелев. “Богомолье”» вышла в № 57 «Современных Записок» за 1935 г.