О франц<узских> «Путях» — мало знаю. Эмерик отвлечена болезнью жениха. Говорят, видали эталяжи с моим детищем... и больш<им> портретом — !? — откуда достали?.. — красуется на рю Помп, еще в центре, и в Отей. Не ходил, не любопытен. А когда отчет — не знаю. И как идет — осИ. [754] Прислал бы Вам «Чехова», если бы у меня имелся. Как уж она перевела?.. Мне-то, конечно, небезразлично. Но Чехова легче переводить, чем... не-Чехова.
Ремизова мне жаль... запутали полу-юрода. Та-ак обошли... многие из «наводчиков» — слыхал я — бывали у него... Я был с месяц тому, и был удивлен, когда он мне сказал — «завтра будет у меня консул Емельянов». Я промолчал. Думал — снизошел человек к болящему, привезет ему весть о дочке. А тот ему привез... па-чпорт! и бут<ылку> шампанского. И — «умерла от разрыва сердца». Не они ли убили-то..? Ем<ельяно>ва, к<а>к сказал, взяли в Москву... «язвой, будто, заболел». Сибирской?.. Это вот 3-го «убирают».
Читал в социал<истическом> вестнике, америк<анском>, п<ись>мо Мих. Мих. Корякова. [755] Он заходил ко мне, раза 4, мин<ут> на 20. Культурный, даровитый человек. Два высш<их> заведения кончил: филологич<еский> фак<ультет> и политехникум. Кое-что рассказывал. Намекнул даже... Сибиряк, располагающее лицо. 35 лет. Выпускает скоро книгу, как сов<етская> вл<асть> украла у рус<ского> народа победу. Книга сдана в набор.
Пожал<уйста>, выберете — «Москва» или из «Путей»? Думаю — на «Москве» остановитесь. Вчера, каж<ется>, памяти Пятницы-Прасковеи. Помните, в Охотн<ом> Ряду, где узенький был проходец, коптильня рыбная?… Вспомнилось: бывало из театра идешь-едешь, зима! мороз... и светится лампадочкой Прасковеюшка... а-ах... Думалось ли...?! Снесли, окаянные. О, как устал душой... едва заставлю п<ись>мо написать. Ни-какого просвета... и еще недуги... и — ужасное одиночество, эти долгие вечера... один, один... Днем еще заходят... бывало, одолевали, и я загорался. Когда была О<льга> А<лександровна> — из Голл<андии> — толчея была! Будто на мед слетались. Всех она чаровала, живостью. А у меня глаз болел. Замучился я с народом тогда. Ну, что Бог даст.
Одинокий, никнущий раб Б<ожий> Иван.
427
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <15.ХI.1946>
Дорогой Иван Сергеевич!
Спасибо за письмо! Триста за выбор и предисловие — это прилично. Но — кто это получил realiter: [756] Вы или же это поступило все в ту же мертволежачую кассу кандрюшки? Да и не проживает ли она эту кассу на себя — конечно, о, конечно с Вашего разрешения, даже по Вашей настоятельной просьбе?! Посылаю Вам рецензию. Только что видел книжку из чужих рук. Ну, тутошние отнесут, конечно, Палату № 6 ко всей России дореволюционной. И тот же смысл придадут они, конечно, вычитывающейся из Чехова «Trauer, Bitterkeit und Empörung» (перевожу обратно на русский язык: «печаль, горечь и негодование»).
Бедная, бедная моя Россия!!
О «Дне Рус<ского> ребенка» напишу в следующем письме к Вам.
На «биографию Шмелева» буду ждать ответа от Борзова. [757]
Лютеру написал.
Шарлотта Максимилиановна написала своему сыну в Нью-Йорк о гречневой крупе для Вас. В день получения Вашего письма ко мне — пошло ее письмо авионом. Он купит в русском магазине «гречневую крупу ядрицу» и вышлет.
Предавший Россию Советам умирает для меня. Ремизову я помогал до лета. Летом, учуяв, куда он гнет — кончил. Панихида отпета. И сострадания нет; а ремизовской анимальной жалостью я не занимаюсь.
Ваши триста франков «гонорара врачебного» равны у нас 3 франкам 30 сантимам, на старый русский рубль = 1 р. 25 копеек. Завтра летит к Вам сальто мортале на шестерых врачей.
Буду молиться за Вас.
Обнимаю.
15/ХІ 1946
Ваш Петр Воробейченко.
Едут к Вам две посылки: одна с доступными подспорьями, другая с сардинами из Португалии.
428
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <20.ХI.1946>
20. XI. 46.
Ах, дорогой Иван Александрович... — все то же: все медики руками все разводят — и за нос так и сяк по «медицине» водят... Волею Божией выстрадываю, утешая себя, что ско-льким выпадает ку-да мучительней!..
757