Сердечно обнимаю.
15/XII. 1946
И.
Pro domo mеа: [808]
437
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <16.ХII.1946>
Милый и дорогой друг, Иван Сергеевич!
Вчера написал Вам запрос о сальто. Сегодня получил Ваше последнее письмо от 12. XII.
Вижу Вашу жизнь не житием, а подвигом, и братски приветствую Вас, да поможет Вам Господь. Крепко держитесь, никаким газом не соблазняйтесь, никакими печатными неудачами не огорчайтесь. Вы уже вошли в историю России и русской литературы; Ваши труды уже строят будущее. Знайте и верьте, что это так; и помышляйте только о новом совершенствовании своих созданий. Радостью исполнилось мое сердце, когда прочел, что Вы взялись за пересмотр второго тома Путей. Высшая свобода и мудрость художника — в том, чтобы не поклоняться своим созданиям, а судить их судом художественного Огня и Духа. Помоги Вам Господь! Если будет очень тяжело — «Приди и вселися в ны»… [809] Не бывает отказа в Духе тому, кто Его зовет. Есть во втором томе место, меня ранившее неприятием: после полдня кладбищных посещений и панихид — похождения на Воробьевке в откр<ытом> лесу — неск<олько> часов — психологически невозможно.
Этого не могло быть. Особливо при целомудрии или «святости». Вообще: не умиляй, дай самому умилиться. Восторг автора убивает самодеятельный — самородящийся восторг читателя. Но не стоит говорить: Вы сами все это знаете.
А теперь по пунктам.
1. Каша едет. Сын Ш<арлотты> М<аксимилиановны> в Нью-Йорке отнесся к делу очень серьезно. Она же и написала ему, чтобы спрашивал в рус<ских> колон<иальных> магазинах Нью-Йорка — «krupa-jadriza». Задержал Lewis (Люэс) с его забастовкой — но едет. И приедет.
2. Ник<олай> Викт<орович> Борзов пишет о чести и радости для журнала иметь от самого Шмелева «главу». Я бы дал из Лета Господня главу об исповеди. До слез — правдозрачно, тайноуханно и нежнолиственно.
3. Мне удалось достать для Вас еще здешних цветочков — из того же источника; не от Ш<арлотты> М<аксимилиановны>. Вот так, как было летом, того же качества и количества. Еще хватит на несколько месяцев вперед. Радость моя этому лекарству была велика и обильна. Не унывай, друже! Господь печется о Тебе!
4. О сальто Вы есте неверного воззрения. Вся суть сальто в том, что кто его делает, тот и рискует. Никогда еще не бывало так ни в одном цирке, чтобы прыгал клоун «Рыжий», а шею сломал бы себе от этого посетитель Иван Сергеев. Нет — это иначе. Кто прыгает, тот и рискует. Кто рискует, тот и расплачивается. Поэтому Сергеев должен сидеть спокойно на своем месте и ждать прыжков, ничуть не смущаясь и совершенно спокойно. Ну, может поаплодировать, если прыжок удался, а не удался — так следующий удастся. Voilà. [810] Слово мое крепко.
5. Нельзя читать без юмора известие о том, что Лето Господне сдано в редакционный совет. Милый мой! Поймите: ведь это история русской литературы происходит. Поймите — и не сердитесь. Пускай отставят Академию от Ломоносова! Посмотрите, Ахматова и Зощенко небольшие люди, а ведь их «отставка» Ждановым создала Жданову репутацию в истории русской литературы. Все мы, печатающиеся, люди «публичные» вроде уличных фонарей: сверху изволь свет проливать, а снизу — всякий пьяница, всякая собачонка на тебя «остановиться» может. Собачонка по крайней мере («до» и «после») понюхает. А пьяница еще «не те» слова пробурчит. Не понимают люди лжи и люди лож, что их неодобрение или критикастерство или отвержение — вроде ордена в истории и в небесах. Помнится, мы в гимназии, расшалившись, пели: «за горами, за долами — стоит баба вверх ногами — ах, очень хорошо»… А теперь — стоит культура вверх ногами. Припев: «ах, как нехорошо».
Простите карандашную мазню. Я все еще «Феклунькин отец»…