248
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <18.VII.1935>
18. VII. 35.
Булонь на соломе.
Нота-бене: Пишу сие в тисках душевных, и все — черным-черно, но не могу не писать, ибо «надо же человеку хоть...» — размыкаться, — в скобках — постараться и друга наградить «переживаниями». Но... не прокляните меня на «всех соборах»! Аминь.
Два месяца от Вас, дорогой друг Иван Александрович, нет даже «обмылочка» (Ваше словечко) — письмеца. И посему полагаю: плохо. А я еще тут с «вороньим мылом духовным» — см. «Свет Разума». «Вертится и шипит».
Сперва — гадости, а дальше — все «радости». Можно сказать — уестествлен. Ни-куда не поедем. В Югосл<авию> — оборвалось, м<ожет> б<ыть> что и к лучшему: три к носу, все пройдет. Тру. И вообще — «тру», по-фр<анцузски>, тру-ба — по-русски. Урезана р<усская> акция — !! — пррямо из... русалима. Не могут окупить дорогу мне и О<льге> А<лександровне>. Пропустил все сроки, и дачка наша в Алемоне — уплыла... к Ден<икины>м, неумолимо. Единств<енная> дешевая и удобная. Был введен в заблуждение, сказано мне было — «все дачи посняты», это еще месяц назад, когда я ждал Югосл<авии> и потому не писал хозяину, а когда, 8-го VII, освободился, то... Д<еники>на заявила, что они «на днях» уже сняли, «думая, что Вы едете в Юг<ославию>». Это после того, к<а>к «все дачи сняты». Ну, облизнулся и пощелкал зубами. А в другое место не поеду. Буду издыхать в вони и грохоте на республ<иканском> бульв<аре>. Осерчала кума на рынок. Второе: Вы меня забыли. Я послал Вам бо-ольшое письмо, с гимном моей Дариньке (боюсь — не ндрав<ится> Вам она), но теперь я возненавидел «П<ути> Н<ебесные>», взявшие столько силы, стал на полпути и... бросил бы, если бы не «деньжи давай»! Ску-у-чно. И я заслаб. Всегда — после «горения». Третье: добился дотого, что остался без оных даже, и д<олжен> б<уду> ехать в гетто, чтобы за 20 фр. купить оные... из-под кого? — не знаю, но хоть бы из-под Ландрю... — из серой чертовой кожи, выстирали и выгладили, — щеголяю. А на башке на-лог в 622 фр. Ку-да же тут поедешь?! И вот, в таких оных встретил я 14-го, а по ст. ст. — 1-го июля мое 40-летие лит<ературной> каторги и нищеты. И почтен! Даже всегда добрый Н. К. Кульман не приехал и ни строки не прислал. А знал. Д<олжно> б<ыть> за мой язык и смелость в мыслях. Дернуло меня сказать, что нехорошо академ<ической> группе не отозваться на юбилей нац<иональной> газеты... Вот меня и юбилейнули. А в «Возр<ождении>» получаю гроши. С ужасом узнаю, что Ходас<евич> за свои копанья в сов<етской> «лит<ературной>» помойке и «подвалы» получает до 1800 фр. в мес., что Лукашу платят больше, чем Ш<меле>ву, да-да!! — а я едва выгребаю 400 фр. в мес<я>ц, на круг. Мне за подвал — в 300 с больш<им> лишком строк — 150 фр., а за два, за почти 600 стр. — 250 фр. — такой работы!! Что это?! И как мне требовать, когда скажут — не могим... а не хотите, так — «воздуху хватите»! Чуть не обанкротился с квартирой, насилу сумел заплатить «терм» (если бы не «чудо»!). Куда же тут уе-дешь?! И какие чувства будут обжигать душу?! Для «П<утей> Н<ебесных>» ожог нужен. А все дырья и ущемления. И вот — пью 40-летие, нищий, гонимый. Что мне, что читатели порой изъявляют радость и восторг, — они и Вербицкой изъявляли. Правда, у меня есть и веские «признания»; вон, вдруг, Алданов излил в письмеце признание — неожиданное — за «Богомолье»… но правда жизни та, что я скоро не буду знать, где главу преклонить. И в довершение — гадость нежданная, но другого характера — о писательской гнусности. Когда-то Мер<ежковский> с Бун<иным> устроили — я уже был в Париже — «акцию» для писат<елей> от фр<анцузо>в, в сумме 6 т. в год на брата. Взяли Купр<ина> с Бальм<онтом> и Гип<пиус>, а меня отстранили, д<олжно> б<ыть> за «строптивость», я тогда только что отодрал Гипп<иус> за «критику». И вот, узнаю, что Б<унин>, проглотив Кобеля, [129] не отказался от «акции»… — и — глотает, требуя даже от Мер<ежковского> телеграммой: высылайте скорей очередное, сижу без копейки! Тьфу! Ему на юбилеи и не-юбилеи сбирали по 60 тыс. фр. и не раз. И вот... особенно горько видеть такое... — ведь, ей-ей, скоро будем подыхать. Правда, я не свой для «неарийцев», а они гл<авным> обр<азом> дают. Так вот, что же мне было делать, когда получил из Швейц<арии> от Кандр<ейи> письмо, что Губер, стар<ое> изд<ательство> (Фраундфельд и Лейпциг) — берет ее перевод и дает аванс? и шлет договор? Ну, добивайте меня, — я согласился безоглядно. Я надеялся, что не возьмет, и давал последний срок, в полгода, но вот, договор, вот аванс... — а у меня ни-че-го... и терм! Я отлично помнил Ваше письмо, от 27 V, — у меня все Ваши письма, как драгоценности, хранятся в душевном «сейфе» и все перенумерованы — для будущих изыскателей и для умных любителей мысли и языка, — я только что получил от А. Лютера письмо и заявление, что «почтет за счастье перевести «Няню», и два письма от Барт<ельса>… — да, все это я, как ободрение и... как ущемление, держал в сердце, и все же... вопреки всему, Всему... я не мог, не имел права отклонить протянутый мне «шест спасения». Ибо тонул. Да, именно — тонул и уже захлебывался, — лавочники-термиты, терм, и отсюда та «термодинамика», что сжигала все существо мое! — и вот, протянули шест, и на шесте — спасение. Мог ли, смел ли я лепетать, уже наглотавшийся всякого текучего дерьма, — пардон, силь-вы плэ! [130] — хрипеть: не надо шеста, завтра корапь за мной придет в коврах и славе и вытащит? мог ли булькать — «шест-то... шест-то... неструганый, руки обдерет... на експертизу-у!…, батюшки, спа... си... те... на експер... ди-зу-у-у!… пусть... исследу... буль-буль... ют... пу-у-ф... не сломается ли... на експер...» Это был шест... с неба! Бывают и шесты с неба. Мне дали аванс в тыщу швейц<арских> франков... — и я принял, не раздумывая. Ибо наг и бос, и термиты гложут, и... оставалось немного, чтобы плакали крокодилы Худосеичи и Гадамовичи на тризне. И теперь у меня чистых осталось ровным счетом 144 фр. на покрытие термитных ущемлений, и я должен писать «Пути Н<ебесные>», дабы не погибнуть от голода... — где ты, тыща шв<ейцарских> фр<анков>?! Но зато по 15 окт<ября> меня не погонят с квартиры. Вот каково мое 40-летие. Двойное, ибо 27-го, 14 по ст. сти<лю> — еще 40-летие нашего венчания на царство и на... терзания. — Кстати, чтобы не забыть: статейчонка Гада-Мовича даже на гг. писателей — !!! — произвела отвратное впечатление своей подлой ложью. Нет, каково пи-шут?! Ка-ак пишут?! Сладкопевчую птичку Сирина... [131] полячок Худосеич — из злости! из желчной зависти и ненависти к «старым», которые его не терпят, из-за своей писат<ельской> незадачливости, — превознес, а всех расхулил — «жуют-пережевывают» — «самая свежая книга» «С<овременных> 3<аписок>»!