Все нудно в пар<ижской> эмиграции. Похаживают в гости, бридж, почитывают доклады, Бердяевы разлагают молодежь, все пичкают вчерашним бульонцем жидким, с приправами, во имя имок и муасонов, с прожилкой из юдофильства, с эманацией всеприемлемости б-кой, с пропов<едью> «терпимости» — д<ома> т<ерпимо>сти. Неистребима эта вонь федотовщины, провонявшего либерализма и двухгрошевого вольнодумства, — все вольтеровские подметки продолжают отрыгаться.
Ублюдки убогие, все — те же!! С нетерпимостью к инакомысл<ию>, к национальному, к родному, к родовому... все с оглядкой на «запад». Истинные мракобесы, ненавижу! И... на сколько тут процентов... подделыванья, выплясыванья ради мзды и «руки дающей»! Знаю. Почему с них б шкуры не содрали?! почему — почему?! Род сей неистребим. Язык лопатою подгребает и все на головы старое помойное добришко — за полстолетие надоевшее! — вываливает... все то же гнуснейшее «богоискательство», все — с «евангелием»… Нет, довольно, расстроился — вспомнил.
«Монарха» [20] дочитал, — целый трактат, ясный, сильный. Но это же — идеал священный... где же ныне — нам-то!? Да, верно, надо, чтобы монарх сам зажег... был эна какой..! Для сего — 1: или великая простота душ нужна, или — 2 — великая утонченность оных... душевная гениальность, а от мо<нар>ха — тоже — тоже в энной степени. Эпоха вырабатывает новые формы, и мы выработаем... Вы дали блестящую концепцию, глубокую и, при углубленно-философски тонком обосновании, — очень воспринимаемую любым вдумчивым читателем. Свойство Вашего дарования, ныне почти не встречаемое.
Жду случая разбогатеть... улыбнется ли мне н<ациональная> л<отерея>? Зажал в кулаке, жду. Жду и «Богомолья»… а оно не приходит. Кунктаторы[21] там, в Белгр<аде>. Гора писем неотвеч<енных>. Отчаяние... хоть не получай. То на обеды приглашают, то — почитай-те..! — в «Русский Дом», автомобили присылают... а я отказ пишу с трудом... ибо и обидеть тяжело. А если отвечать всем — мне надо особую статью бюджета, в 200 фр. в месяц. Ибо и ру-ко-пи-си... шлют! Завел «безнадежный угол» и складываю. Что же делать?! Целы, а отослать нет средств, разоришься. А отвечать — тоже — и время, и на марки. Ругают, чай... Ох, не люблю, томлюсь... но что же делать?!
Поцелуйте от нас милую Наталию Николаевну. Какие В<аши> планы? как Вы живете, — боюсь, что в тяжелом настроении Вы, давно не пишете, я уж привык, <неразб.>, и сжимается сердце.
Нет дня, чтобы не думалось о Вас. Скоро и весна, и надо куда-то... Но раньше еще надо устраивать «вечер», иначе не вытянешь. И опять — сколько хлопот, и не только — мне, а гл<авным> обр<азом> добрым людям... чтобы добыть 2–2 1/2 т<ысячи> фр. А без вечера — и на кварт<иру> не соберешь. Вот какие дела.
Целуем Вас, милый друг, Господь над Вами.
Ваш Ив. Шмелев.
228
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <5.II.1935>
5 февраля 1935 г.
Мой милый и дорогой Иван Сергеевич!
Не браните, ох, не браните! Виноват, так что даже свиноват. Но Вы, аки некий благий проститель — просто простите!
У меня совсем не так, что я будто каждый день раз в день о Вас вспоминаю. А так: есть постоянный угол в душе, где Вы неизменно сидите, а я туда a) обращаюсь, b) покашиваюсь, c) подмигиваю, d) покашливаю, e) вскрикиваю, f) или просто ощущаю. А оттуда — излучается излучение. Поэтому если я не пишу, значит делаю все протчее. Конечно, Вам от этого развлечения пабоку; [22] но если не пишется? А почему не пишется — потому что всю душу в другое вписал и исписался. Вот.
Грустил я с Вами вокруг 22-го. И почему какой-то почтальон? или консьержка? Или другие всякие узуфрукты? [23] «Это маленькое словечко “почему” разлито во всей вселенной с самого первого дня миросоздания, сударыня, и вся природа ежеминутно кричит своему Творцу “почему?” и вот уже семь тысяч лет не получает ответа». [24] И не прав ли был Чехов: «не унывай, жандарм» и «лопай, что дают». Ло-па-ю. Сейчас у нас на ужин — ветчина и яичница глазунья. Но, бедный мой, дорогой, Вам дают поссссное!! Не унывайте! Лопайте, что дают! Был бы у Вас — поел бы Вашего по... — из люб(ви+опытства).
Ваш «Ангел» [25] в Возрождении был так хорош, что я еле дочитал его вслух — глаза не видели сквозь слезы, а голос увяз в спазм. Я остальную дрябь и читать не стал; ну их; кто писал, тот пускай сам и читает; а я им не «чтец», да и не образцовый. Семенову я написал, что буду писать сразу о двух томах Ваших. Чтобы соблюл. Он ответил. Что с Вами уже сговорился. Издат<ельская> Ком<иссия> пишет, что вышлет мне Богомолье немедленно по выходе. Инженер Орешков[26] (там такой ворочает) еще в Белграде говорил (а человек жесткий!), что это создание дивное, изумительное, что от него в глазах у него влага заводится при чтении. Так что жду. Но оставляю за собой священное право на кри-кри-ти-ти-ку-ку! Я Вам не кадило; я Вам не заранее придворный льстец; я Вам не подлипало. Срящу еже обрящу [27] — и буду произносить.
20
Имеется в виду статья Ильина «О монархе», опубликованная в двух номерах «Возрождения» (Париж, 1935. № 3501. 3 янв. И № 3506. 8 янв.).