Mr. Iwane Chmélof
2. Bd. de la Republique Boulogne (près Paris)
France
261
И. A. Ильин — И. С. Шмелеву <8.XII.1935>
Мой милый и дорогой Иван Сергеевич!
Ради Бога, никогда не сомневайтесь в моей любви и верности. Вы только зря огорчаете этим себя и потом меня. Если я на что-нибудь поворчу — так уж выворчу; и все; и мне легче — и Вы на меня не сердитесь. А в прочем — я Ваш всегда.
Послал Вам открыточку из Печерского Монастыря — мы там были 8–10 ноября. От Изборска ездили на самую границу — до проволоки колючей; подымались на Эстонскую вышку и видели Псковский Собор — 20 верст. Было туманно. Он предстал, как видение — прошептал: «верьте и надейтесь». А я через загородку нарвал русской травки на память!
Посылаю Вам еще две открыточки из Печерского Монастыря.
Июль 15 — Сентябрь 17 — мы отдыхаем в деревне за 100 верст от Риги. С 17 сент<ября> по 18 ноября — была рабочая страда в Риге. Я выступал 25 раз. 7 раз публично и 18 раз закрыто.
Публично: 1 Кризис Безбожия. 2) Учение о Совести. 3) Священный смысл искусства. 4) Цель оправдывает ли средства. 5) Критерий художественности. 6) В русской гимназии — Путь к Богу. 7) В латвийской академии художеств повторял третью лекцию.
Закрыто. Три цикла, каждый для 10-30 человек.
5 вечеров — о Философии Религии.
5 вечеров — 1. О художеств<енной> критике. 2. Бунин. 3. Шмелев. 4. Ремизов. 5. Мережковский.
5 вечеров — тот же цикл для другого состава.
3 вечера — по особому желанию — добавочно о Шмелеве.
1. Железный Дед и Блаженные.
2. Лето Господне.
3. История Любовная.
Создался форменный культ Шмелева. Теперь есть мечтатели — мечтают Вас заполучить на лето в Изборск — в среду чудесного, чудесного, трогательного подлинно-русского населения (это Эстония) — и с дальнейшими лекциями в Эстонии и в Риге. Жизнь в Эстонии очень дешева. Что сказали бы Вы о сем принципиально?
Раисой Земмеринг не очень увлекайтесь издали. Не стоит. Очень тщеславна, «почвенна» больше на словах, неумна, истерична, с левинкой.
Сказки отправлял не я. В последнюю минуту перед отъездом просил одного из друзей. А приписать не успел, замотался. У меня просто была потребность — чтобы Вы их прочли и решили, стоит ли с ними что-нибудь делать или нет. Мало ли я писал и в стол клал?! В Вырождение их не давать! Мало того, я был бы просто счастлив, если бы Вы забрали у Сем<енова> «Овцу» и прислали мне ее.
Для нее уже есть другое место; она коротенькая. Скажите ему просто: «И<ван> А<лександрович> известил меня, что она уже принята в другом издании».
18-го приехали сюда. Оба полу-здоровые, похудевшие и крайне усталые от двухмесячной трепки. С 22 — я слег в гриппе. Загноились гланды. Еще не поправился, а завтра надо ехать на цикл лекций в провинцию к пасторам. Молю Бога, чтобы вернуться «с ним», а не «на нем». [179]
Оттуда вернусь 18-го дек<абря> утром. Ради Бога, не браните, что пока не пишу о главном, о Вашем настроении. Из Возрождения не уходите! Я тоже не уйду — только писать не буду. А Вы пишите!! Надо жить коечно-коморочно: соседняя статья плоха — а «моя» хороша! Что же сделаешь?!
Душевно Вас обнимаю. Уезжаю завтра очень неспокойный — и за себя и за Наталию Николаевну. Она все недомогает.
От нас обоих сердечный привет Ольге Александровне.
Господи, увидеться бы!
1935. ХII. 8.
Ваш Иоанн.
1936
262
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <5.I.1936>
5. I. 1936.
Булонь на С<ене>
Дорогой Иван Александрович,
Что за история, два письма порвал, все такая чернота пишется, страшно стало — да как же я такое удручение свое, да Вам, к Празднику Светлого Рождества пошлю! И разорвал. Тре-тий день все принимаюсь, — не сброшу! Решил — о своем «мраке» душевном не писать, не копаться, пыли не выбивать. Аминь.
Перекрестясь: с Праздником Господним — белого Рождества! И Наталию Николаевну, и Вас, милые друзья, дай Вам Господи сил и крепости к продолжению... учения сего. А «мыслете» откину, по случаю Рождества. И вообще надо «мыслете» откидывать, и, вообще, откинуть. Без-мыслете. Так легче, кожей жить, как живут некоторые особи зверей и насекомых. А-а, опять прорывается темное, так вот и просачивается, как вода в кулаке, — не зажмешь. С Новым Годом! Урр-ра-а, с... новым... того... ну, скорей, храбрей... — щастьем, ввваше бблагородие! Выдрал-таки «счастье»! Но... в душе самое светлое желание таится, забилось в уголышек и — боится, но — есть. Милые друзья, пошли Вам Господи какого-нибудь бо-ольшого счастья, на сей земле, в сии времена доступного. Во-первых — извольте выиграть на мой билет, — по случаю своего — немого — убилея — 40-летия, — сороко-летия, ибо сорокой полетываю и сокочу, — траурная птичка! — принимаю дружески в компанию — да разделите со мной ща-стие... — а вдруг?! — и выиграете одну десятую на удивительный мой «номер», — в январе, м<ожет> б<ыть>, объявится! — 14 тр<анш>, 0820394, и вдруг я Вам да и переведу... — ур-ра-а! — сто тыщ!? Видел во снях номер, на хвосте 293. Не нашел! И еще видал... — шел по улице, задумался — 62! — как вылезет из-под мозгов... и вдруг — через 2 шага — на доме — 62?! Вот докуда докатился, в чаянии-отчаянии. Опять прорывается... Вообще — едва терплю. Тошно, моркотно. [180] «Пути небесные» надо 22 главу писать. Четыре главы еще — и кончу 1-ю часть, первый этап, а там — на проселок поволоку У-дариньку, в «уюточку». Успе-эх... — невообразимый. Особливо дамы... па-чками просят — ах, что дальше?! Насчитал по сие число 42 дамы, девицы, старушки... попы, монахи, офицеры... — и даже... идолопоклонники. Но — каково рожать младенца кусками... — и как я жив!? И куда заеду?! Но — повлекусь и повлеку. — Поражен Вашей силой проповеди! Восхищен и мысленно рукоплещу. И... ско-лько же Вы сотворили, неповторимый, для раба грешного, отчаянного а-за! Знаете... — даже Георгий Содомович, [181] в лехциях о совр<еменной> рус<ской> литературе... — говорили мне слышавшие, — дойдя до «а-за», изрек, врах мой, что... «после Дост<оевского> в рус<ской> лит<ературе> никто еще не давал так человеческого страдания, как «аз»». И, считаю, что это Вы его, рикошетом как-то про-няли! Остался один поляченок — сеич, [182] который всех старш<их> пис<ателей> поливает, но сие во–1-х, для соб<ственной> услады, гад незадавшийся, а во–2-х, для услужения хозяину, ибо велия радость Гуксе, [183] как примадонов расчесывают: «вы, дескать, не очень-то, не заноситесь, не требуйте прибавок, ходите веселей за пятак, ибо сам мой сеич вас посадил на настоящее место, хлам вы эдакий!» Но... долго ли я все сие выдержу?! Но, не надо. Потрясен Вашей энергией и духовной силой, — о даре уж и не говорю. 25 вечеров! Конечно, «моим культом» в Риге и Эст<онии> только Вам обязан! И это единств<енное> светлое, ободряющее, что увидал здесь, в Европах. Спасибо, милый. Когда буду помирать — вспомню — не забываю никогда, но тогда можно и забыть, «при отходе», но... вспомню — и улыбнусь с миром, и отойду. Была и радость, и дружба, и ласка. Нет, куда мне двинуться! Разве это осуществимо, в Эст<онию> или Ригу. Климов [184] запрашивает... да где же мне двинуться! Да и не пустят. Говорят — нельзя получить разрешение. Бунин говорил. Скоро выйдет бесплатная «Няня». Продаст Гукса 600 экз. — получит 2 с полов<иной> тыс. Слизнет, а я — проглочу что-то. Бедность наша, где же самому издать! Работаем на других. Изворачиваюсь и не знаю — хватит ли сил дописать «Пути»… А будто надо. Потяну. «Овцу» пришлю. Сем<енов> сказал, что писал Вам в Ригу еще, д<олжно> б<ыть> Вы только что уехали домой. А м<ожет> б<ыть> и солгал... Мне горько, что не читаю Вас. И читателю горько. За-чем так?! Сам знаю, что едва терплю... но — надо до-терпеть. Я в конце концов выкину что-то... Знаю: Х<одасеви>ч всем гадит, нашептывает. Ему невтерпеж видеть, как Вы в критике — художник, (а он злая жевака [185] с прописей) — и он га-дит.