Благодарю за заботы, ласку, дружбу, за все, за все, родные. Как мало я Вас слышал, как мало спрашивал! Как бы хотел быть близко от Вас! Успокаивающая шла от Вас сила на мою душу. Милым девушкам — привет мой, скажите им, что оч<ень> трудно заставить себя писать. Благодарю.
Столько хлопот терзает, стольким надо написать, послать то, се, — не соображусь. Мольба к Вам, друг И<ван> Александрович>! Кроме Вас — некому дать новому поколению «Историю русской культуры». Ныне это самое важное для него — и это, конечно, подвиг. Вы, и только Вы предназначены к сему. Не отклоняйте: для сего Вы жили, творили, учили, — надо свести все, завершить здание Ваше — наше — российской души и мысли.
От Климова никак<их> вестей. Вчера я кратко писал ему — нет сил все высказать, послать привет рижанам. Сколько там любили меня! как внимали, как нежно брали! Это все будто по внушению Родной моей, Оли моей. Я знаю, что был под ее охраной, уходом. Жду от нее — ответа, укрепы, — разрешения, благословения терпеть — недолго. Все во мне Ею ставилось, все, все, все... — и теперь — нечем дышать. Как страшно, к<а>к жестоко — переживать любимую, вечную! Нет, я стожильный, я еще живу, терплю. Не могу уйти, покрыть себя и память Ее позором, замазать все, что писал, сбежать. Но если бы болезнь смертная, скорая! Нет, хочу умереть хотя бы под отсветом Родины. И меня тянет на окраину. Но один не могу. Ведь эти 2 мес<яца> меня в родную стихию опустили, почти — и вырвали, и бросили — в пустоту.
Если бы Она была со мной — осталась бы она, решили бы переехать, знаю. — Ивик сегодня у меня, но он — не мой — и — далекий. Хороший, да, но ему не так понятно. Если бы Сережа был!
Говорили Вы — надо жить! Нечем, изжито все. Мне стыдно, что я еще ем, сплю. Простите за все это уныние. Меня Господь покинул. Я зову Олю — нет ее, близко нет. Не может? Не знаю. Если бы была тут — было бы легко.
Целую, милые, простите.
Ив. Шмелев.
<Приписка:> Утром (16-го) перечитал письмо — нечего прибавить. Одно: не могу в Париже, страшно давит, адская пустота, что Вы скажете — уехать, перевезти Олю — туда?! Оставить в этой пустоте не могу, не хочу!
291
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <18.ХI.1936>
<Открытка>
18. XI. 36
Дорогой Иван Александрович, едва заставил себя написать Вам — нет воли, охоты, все делаю через великое усилие, нет повода быть, а о «жить» и говорить не могу. Тоска смертная, живу — обманываю себя, кручусь, да еще люди дергают, — все что-то не доделано (смотрите и что напис<ано> опрокинуто [240]). Такие часы-дни бывают — вот он, ад-то на земле. И молитва редко-редко дает облегчение. Я Вам писал б<ольшое> письмо, по приезде, ждал — ответите. Но понимаю — заняты Вы, как никто.
Вот, надо мне в Ригу, книжку какую-то дать, составить, расквитаться. «Пути» Возр<ождение> зацепило, не смогу отбить, мал<енькое> изменение внесли в договор, будут платить не с 401, а с 301 экз. Сегодня пришла нем<ецко>-швейц<арская> «Няня», — никак не отозвался, будто и не мое, ненужное. Изжит я, насыщен, satis! [241] — Да, вот о чем. Пожалуйста, пришлите мне те листы с наметками и оттиски, кот<орые> я оставил Вам: Панорама, Туман, Зеркальце и проч., из Илл<юстрированной> Рос<сии> также. М<ожет> б<ыть> что составлю для Риги, — заставлю себя, надо выполнить обещание. Работать нет воли. Деть себя не знаю куда. Милый, не забывайте, один, совс<ем> один на земле. И Олечку не вижу во сне, недостоин я видеть ее — д<олжно> б<ыть>. Поцелуйте Нат<алию> Ник<олаевну>. Роза В<аша> посажена на мог<иле>. Лампада.
240
Имеется в виду приписка, вставленная между строк и написанная «вверх ногами» по отношению к остальному тексту: Русская икона, худож<ественное> изд<ание>.