Целую руку милой Наталии Николаевне. За нас поцелуйте. Милый Ив<ан> Ал<ександрович>! Как бы свидеться?!… Господь да поможет Вам. Сколько видел я от Вас радостного, ласкового, чудесного! Единственный свет мне в Европе: родной свет. Если бы не дружба Ваша — я был бы несчастней, о, куда же несчастней! — без просвета. Целую Вас.
Ваш навеки Ив. Шмелев.
<Приписка:> У меня над рабоч<им> столиком с машинкой, во всю длину стены, на 2 м. висит панорама Москвы. На днях я застеклил Ваш строгий б<ольшой> портрет, en face [46] окантовал и повесил над Москвой. Всегда Вы и Москва — перед глазами. И всегда — вздох, и болезн<енный> и радостный... — а-ах...!
230
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <21.II.1935>
21. II. 35, 12 ч. н<очи> на 22-ое
Булонь на Сене
Дорогой Иван Александрович,
Не могу не поделиться с Вами «подарками», полученными мной только что от заруб<ежной> критики: 1) от Г’адамовича из «П<оследних> Н<овостей>» (четв<ерг> 2 II «П<оследние> Н<овости>») — за мою «семипудовую» из Москвы, и 2) от Пипильского из «Вчера»-«3автра». «И вот, за подвиги награда!» Один не мог (остатки совести не позволили, д<олжно> б<ыть>) плюнуть, так — покачался на одной ножке и сплюнул — «Мм-да-с...» Другой, при всем желании, не мог прощупать и поставить диагноз, а «поиграл перстами». Мне смешно, но и с горечью. Да лучше бы — ни слова, либо умело разругали. А то что ж это! За работу-то мою, — за старушку обидно. Так-таки ничего и не ущупали. Ни души родимой, оглушенной и оскорбленной, затуканной... ни мотанья ее по свету, ни пу-сто-ты, ни хлада, ни окаянства жизни... ни боли-заботы и страха за дорогое-любимое, порученное (кем?!) оберечь, довести... ну, просто, тоски по святому в жизни, по Божьей правде, по «золотому зернышку», без коего вся жизнь, весь мир и все его богатства — «верчение сумашедчее». Так-таки и не учуяли... — одна шелуха, звуки да краски... да «лубочно-кустодиевская (??!!) оболочка»…! Что же это за «большая своеобразная сила»??
Г<осподин> критик — скажи! Не может? Нет, не смеет. Ибо тогда пришлось бы разворачивать все белье, что выпало Няне выстирать-разворотить. Ни слова, как будто пустое пространство. Что поймет из 18 строк читатель? А м<ожет> б<ыть> лучше: он, как умеет, сам, за критика, разберется. Лучше. Но на душе — ну, будто я «подсыщик ненужный», — в плату приявший — пинок.
Ни звука об отражении в романе — хождения-метанья нашего в вихре вселенной, разметанности нашей, «приманки» жадному миру — поглотить-смять... опоганить... ни намека на спасение наше единственно — стойкостью, единою любовью к родимому, которые сами же мы и упустили и чуть не погубили... ни чуянья якоря нашего и хранителя — простой основы жизни — душевной чистоты и правды, детской правды, первичной правды — чем жива няня, познающая мир через маленькое оконцо, свое, — через детскость и простоту свою. Не прочуяли и величин столкнувшихся: бедной, запуганной души русской — и безмерно-величественного мира, представившегося... кем, чем?!… Эх, вспомнили бы «критики»: чем и кем представлялся нам Мир — оттуда, когда-то?… И что нашли!… Ни замкнувшегося в себя, волевого, в себе носящего, без шума делавшего и делающего, молчаливого моего (правда, сознательно так данного!) Васеньку (именно, для мягкости — Ва-сень-ку — страдальца) — никак не взяли. Ни бесформенный дар наш, талант наш, «ame slave» [47] (ч<е>рт дери!), прелесть нашу, чем мир завлечен, (что проглотить хотел бы!) — изнасиловать (да и насилует), необъяснимость и неуяснимость нашу (очаровывающую) — огонь-порох наш, нежность и ласку, архангелоподобность нашу (призванность!), произвольность нашу, безудержность и — чуткость, и целомудренность, и истеричность, и ворожбу, и игру нашу и женственность нашу, и волю и твердость нашу... и лицедейство наше... (в хор<ошем> см<ысле>) — и своего рода «sexe-appeal» [48] (в шир<оком> см<ысле>) — и это не вняли. Но что главное — реальный образ Старухи накрыл их, критиков (да!), а за ним что такое — и не возьмут в толк. Я знаю: я сам себя урезал, подчинившись Голосу, давшему мне сразу тон и «Няню», а не какого-ниб<удь> умницу-профессора («Пеньки» дают!)… Я сузил себе «магический кристалл», но... дал же я хоть намеком — что-то? — то, что берет читателя?! Или — ничего не дал? Или «заговорила» няня глаза и зубы — и не куснут дальше, не распробуют, — зубы, — а глаза — все на её! Не мне судить, но я — спокоен: хоть на 3 с + решил задачку? Одно знаю: няня моя больше «докторов». Выговорился, хоть и не надо бы. Но мне надо было перед Вами как-то высказаться, как вот на молитву становятся. И мне не стыдно. Знаю, далека Няня от совершенства. И замахнулся-то больно... Хоть щеп-то нащипал?