Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Приступаю:

13-го выступал, поднял «День Рус<ской> Культ<уры>». В 7 ч. был в Соборе молебен (всем Св<ятым> в земле Рос<сийской> просияв<шим>) — в ознаменование «Рус<ской> культ<уры>». Служили: еписк<оп> Сергий, [278] игум<ен> Исаакий [279] и арх. о. Михаил, сын Вас. Мих. Васнецова, [280] б<ывший> астроном (!) и аз грешный слушал за молебном, перед своим «Словом о Пушкине» — проповедь о. Исаакия, где — впервые для меня, с амвона — услыхал я о пис<ателе> Шмелеве который будто бы явл<яется> истинным преемником наших великих творцов родной культуры. Да, получил м<ожно> ск<азать> в кредит — и здо-рово получил, «при свидетелях». Из Собора — в зал, огромный, где 900 человек приняли меня в... громы рукопл<есканий>. И тоже — в кредит? Представила — как «всеми любимого»… расписала! — и — тоже в кред<ит> — громы.

И я говорил 1 ч. 5–10 мин. (В «Посл<едних> Нов<остях>» сегодня — 1 1/2 ч<аса>!) Не знаю. Словом — я к концу «Слова» — был готов, — выжимай. И — победил. Очев<идно> — попал в точку. После моего «слова» — 10–15 сек. — гроб<овая> тишина. Складываю листочки, уже ничего не разумея, но — зная все. И вдруг — гром! да такой, что... Молчание. Вдруг — без единого возгласа, в шуме-громе, поднялись задние ряды, и весь зал выпрямился в громе. Говорят — встали старые эс-эры — все встали, до Владыки. Мейснеры [281] и К° проглотили жабу, но... встали и — приятно улыбались. Ну — и т. д. А говорил я об «истоке» культуры и, каж<ется>, раскрыл, что Пушкин — из того же истока, — наш, и нельзя его сделать вашим. Были слезы, объятия, сумасш<едшие> письма, подношения. Одна девчурка-гимназ<истка> (16 л.) написала в бредовом п<ись>ме — «Зачем Вы посетили нас» — и т. д. Словом — национ<альный> фронт раздвинулся и поглотил «врагов». Какой-то профессор старый, пронзив меня взглядом, изрек: «это — выше (!! — ?) Слова Дост<оевско>го!» Были и другие глупости. А я счастлив одним: наша взяла, и — живет наше! Все «врази» расточились, [282] притихли, сникли... ибо я говорил и утверждал... Пушкиным! Против сего — что скажешь. И Петра обвинил — П<ушкины>м! И показал-ткнул в рыла — завещание — Завет... Пушкина. И получил — кроме всего невещественного, и вещественное: от группы нежных дам и проч. — дорогой несессер и дорож<ный> бювар — с кот<орыми> не знаю что делать. И — такие взгляды, полные обожания, что... поспешил в обитель.

14-го читал свое. Положил на все лопатки — всех. Это признали и «врази». И плакали, и грохотали. Читал 2 часа с перер<ывом>. Из Богом<олья> — «кунай их... ку-най!» Из «Няни» — «про Катичку» — много глав (Москва и как отделала К<атичка> англичанов, с заключением о «золот<ых> словах» — котор<ые> про-пишут, барыня!!!). Затем — из «Лета Госп<одня>» — «Постный рынок» и 4-ое «Верба» (Вес<енний> ветер). Д. [283] был в ударе. Дал — Россию. И — 15-го не мог отказаться — читал для рус<ских> гимн<азистов>, педагогов и публики.

Всего меня за 3 веч<ера> слышало — 1800 душ. Многие не нашли места.

Боялся этой «смутной пражск<ой> эмигр<ации>» — а вот... — сталоть, [284] не даром писалось-отдавалось... — вернулось жизнью.

Сегодня видел «Посл<едние> Нов<ости>». Д<олжны> б<ыли> признать (больш<инство> корресп<ондентов> из Пр<аги>), что — «значит<ельный> успех» — и что «не мог не иметь успеха». Главного не сказал корресп<ондент> (Мейснер): что подкреплено Пушкиным. «Левые» смущены, как Ш<мелев> мог так разделаться с Петром, кот<орый> не «окно» прорубил, а разворотил стену родного дома.

Россию-то он «вздернул на дыбы», но... оказалась Р<оссия> в далек<ом> итоге — «поднятой на дыбу». И — о той страшной цене, которую Р<оссия> заплатила и все еще платит за... Пушкина.

Я не хвалюсь, пишучи все это, а — итожу. Себя в своих же глазах утешаю.

16-го выехал на Подк<арпатскую> Русь. А 17-го, за неимением норм<ального> средства передвижения, въехал в Обитель на случ<айно> подвернувшемся мужичке... на двух досках (верхом), положенных на две пары колес, причем длина дрог арш<инов> 5–7. — И — верст! с чемоданами, по тихой русской дороге, под соловья! Иноки, как грачи, сидели перед отходом ко сну на длинной-дл<инной> скамье перед собором, когда некий парижанин-писатель въехал верхом, болтая ногами задевая землю ими, как жид у Гоголя. Кстати: здесь такие махров<ые> жиды (еврей — это здесь оскорбление!) в таких чулках, шляпах, лапсердаках и пейсах, что вижу «Тар<аса> Бульбу». — Я изнемог. Хочу писать об «Осн<овах> Худож<ества>». Но «Возр<ождение>» что-то несуразное ответило мне. Прилагаю п<ись>мо, кот<орое> прошу вернуть при случае. Напишите же С<емено>ву. А я буду писать ст<атью>. Неужели повторится 29-ый, май, когда я из-за ненапечатания статейки моей о книжке Попова (Офицеры) — ушел на 5 лет. Что они — с ума сошли?! С кем они так поступают. Хотят, чтобы я плюнул на все — и стал писать в «Посл<едних> Нов<остях>»?! К этому меня гонят? «Посл<едние> Нов<ости>» вон дали б<ольшой> фельет<он> о «Путях Неб<есных>» — приличный, признающий, хоть и не вразумит<ельный> ГАдамовича.

278

Сергий (в миру Аркадий Дмитриевич Королев) (1881 — 1952) — епископ Пражский. После войны получил кафедру в Вене, затем в Берлине, а в 1952 г. был назначен архиепископом Казанским и Чистопольским.

279

Отец Исаакий — священник, служивший на Ольшанском кладбище в Праге, проповедник при владыке Сергии, который называет его «Златоустом».

280

Отец Михаил (Васнецов) был рукоположен в середине 30-х годов. Был астрономом и учителем. Рассказывал E. Е. Климову, что вернулся к церкви, так как дед его был священником, «заговорила семейная традиция» (подробнее см.: «Из воспоминаний E. Е. Климова» // Записки Русской Академической группы в США». T. XXVIII. — New York, 1996–1997. — C. 116–118).

281

Подразумевается Мейснер Дмитрий Иванович — известный журналист и публицист, автор пражского журнала «Своими путями».

282

Врази (старосл.) — враги. «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — начало 67-го псалма.

283

Вероятно: «докладчик».

284

Московский выговор выражения «стало быть».