308
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <25.VI.1937>
25. VI. 1937.
Булонь на Сене.
Дорогой друг Иван Александрович,
Вернулся, 12-го июня, истомленный и... довольный. Много видел, много сил положил, узнал тысячи читателей-друзей, ласки и восторгов много получил. Выступал трижды (после трех вечеров в Праге) в Ужгороде, по случаю «Дня рус<ской> культ<уры>». Говорил, читал, вещал в радио, изрекал в усилитель с балкона, перед тысячами народа. Читал в Мукачеве. Читал и в обители пр<е>п. Иова, и говорил. Речей моих, ответных и «учительных» — не счесть. И всюду — клики, единодушие, бодрые лица, любящие глаза. Не ожидал. Ездил в даль Карп<атской> Руси, к Румынии, «на Липшу», в женскую обитель. На автомобилях проехал до тысячи килом<етров>. В обители преп. Иова мало «отдыхал», все — в работе, в разъездах, в беседах с иноками. Что за люди! какая родная природа! — Русью пахнет. И вспоминаю о сем влюбленно. Чудо Господне: как же я все вынес, не ослабел — тогда-то! — а носило меня как юношу, взлетал по лестницам, и говорил без устали. Ведь по 12 делегаций иногда выражали приветствия, и надо было «ответствовать». И всюду слышал: «вы — наш, вы...» и т. д. Можно было бы возгордиться... Но не возгордился, слава Богу. А принял, как «послушание». До смешного было... Какой-то старик-профессор в Праге — не помню фам<илии>, но кто-то ви-дный, — с яростным напором заявил грозно мне: «Да-с... вы можете отмахиваться... но... ваши «Пути Неб<есные>»… это вы-ше, вы... ше... Достоевского!» Господь с ним. Один публиц<ист> в Ужгороде ахнул в местной газетке: «мы — ! — можем сравнить эту «речь» Ш<меле>ва — и это знаменательно, через 57 лет! — только с такой же пламенной речью Д<остоевско>го... тот же огонь и то же ликование и единение слушателей». Провинция. Хотя меня потрясло единодушное признание тысячной аудитории в Праге, — встал — без единого возгласа понудительного — весь зал, даже эс-эры. Не хвалюсь, а лишь удостоверяю: да, меня это подняло, и м<ожет> б<ыть>, потому тогда не знал я устал<ости>. Теперь — расплачиваюсь развальцем. Но не сдаюсь. Странно: все находят, что я «окреп, помолодел, загорел, — хоть в дансинг!» Получил «признания в любви» от иных. Одна девчурка 16 л. засыпает письмами, на кот<орые> я не отвечаю.
Сейчас — читаю «Основы художества». Там не мог собрать мысли. Статья будет, с газетой уладилось, постараюсь дать в ближ<айший> №. Уж простите за промедление: если бы Вы видели, как меня «шпарили»! Леса под обителью очаровали, не мог не пропадать в них с проводником-монахом, — сколько же цветов, и... «любка душистая», фиалочка ночная-луговая, восковка моя... больше 20 лет не видал их! Упился... Месяц прожил в гощеваньи, не скупился на вагон-ли, [287] и посему довез до Парижа лишь 600 фр. А всего «снял» — беднота, понятно, — 3400 корон чеш<ских> или около 2800 фр. Но дорога-то сто-ила, по 2 кл<ассу>, да и «подарки» надо было сделать, цветы и конфеты милым хозяйкам, меня кормившим и лелеявшим. Обители подарил свою новую книжку «Стар<ый> Валаам», и за очерки в их газете не взял: боль-но брать с подвижников... и — ка-ких еще!
Познал, что есть «от правды» что-то, что-то... во всей той ласке-признании, какой Вы меня, друг милый, одаряли. Вижу — сказались все же неведомые для людей многие годы труда моего, «самоусекновения», ограничений, ночных бдений... Это мне сказали прямо, — признанием. Только трудно и смутительно было слышать, когда тут же приплетали имя Б<уни>на и делали «сопоставления», почти публично. Этого не надо бы. Каждый из нас свое поет и своим поит. А что от нас «останется» — не современникам знать-судить.
Гора писем, и я погибаю. Не ответить — обидеть, ответить — погибать. А надо работать. Но тут — самое важное...
В дороге душа заматывалась, вернулся — опять неизбывная тоска. Помянули годовщину по святой моей Оле, все поднялось, и тут-то сказалось, что — не избывно все, что одинок я страшно, и жить так дальше — сил нет. Не могу удержать квартиру, как старался год этот... все — сам. Не хватит ни времени, ни сил. И дорога мне квартира, и трудна. Тянет меня в обитель, к обители. Там будет за мной уход. Там я — чувствую — могу писать более крупные работы, продолжать «Пути»… Здесь я лишь урывками мог писать «рассказы». Здесь я сам себе покупал провизию, сам стряпал, сам убирал квартиру, все сам... Этого никто не учтет, ско-лько я сил клал. Часто, возвращаясь домой, вспоминал, — а, ведь, я голодный, и ни-чего у меня нет, надо что-то купить, варить... — нет сил дальше так. Я изорвался. Иногда и стирал, наспех, забыв вовремя отдать прачке. И — 6000 фр. в год за кварт<иру> с налогом. В Ладомирове могу жить на эту сумму весь год, и будет уход. И я решаюсь порвать с Парижем. Там у меня будет весь день — мой. Да, многого там нет, ни электрич<ества>, ни удобств, ванны. Но есть ба-ня. И — воздух. И — свет. Но самое страшное — расставаться с могилкой... Ну, буду навещать раз-два в году. Кто меня знает хорошо, — Карташев — советует: да, лучше, поезжайте. Внутр<енний> голос говорит — да. Посоветуйте! Подумайте с Наталией Николаевной. Она — мудрая, чуткая. Мне хотят там помочь выстроить домик, братия будет помогать мне в хоз<яйcтве>, кормить режимно, наск<олько> возм<ожно>. Там я жил-кормился 17 дней, и ни разу не почувств<овал> ухудшения. Но там — четыре времени года! Там — зи-ма! весна!! Там я буду вставать в 6 ч., ложиться в 10. Есть доктор, рядом, русский. Есть, рядом, почта, телеграф, телефон. Девки и парни ходят с песнями по дороге. Встречные говорят: «слава Исусу Христу». Там — Русь. Здесь мне надо 1500 фр. в мес<яц>, там — 600–700. А печататься и оттуда могу. Но сохраню время на работу, а не на пустые разговоры с посетителями. И не надо ни метро, ни автоб<усов>. А захотел — поехал по Руси, летом, и главное — всегда над тобой небо, и всегда Храм открыт, и перед тобой — люди подвижники, «во-имя». Скажите! Все равно, от квартиры я на днях откажусь, надо вперед, за 3 мес<яца>, отказаться. И буду хлопотать о визе. Все равно — надо ломать жизнь, — перед недалеким концом всего. Тяжело, очень. Посоветуйте, милые. Хотя я и решил уже оставить квартиру. Пока, м<ожет> б<ыть>, если замедлится мой отъезд — а хотел бы уехать в полов<ине> сентября, до зимы, до дождей и холодов, — перебуду у Карташева. Скажу Вам прямо: я мог бы вынести и расход на квартиру, эти 6 т<ысяч> фр., но надо, чтобы мне готовили, убирали, а <я> отвык от услуг, надо привыкать, сообраз<но> со временем, да и такой расход — а это составит не меньше 400–500 фр. в месяц, мне уже не по средствам. Я должен буду рваться, стараться печатать стремительно, а это — разрушение для духа. Там же я всегда на свежем воздухе, слышу колокола, пение братии, вижу, как сменяются времена года. Шуба у меня есть. Да ведь когда-нибудь надо же будет ломать обиход... долго не вынесу такой запряжки. Лучше уж — говор<ит> Карт<ашев> — когда есть еще остаток сил. Жаль квартиры, все связано с Олечкой, моей светлой, все, до гвоздика... и один я, в пустоте, кварт<ира> для меня велика, три комнаты, кухня, ванна, коридор длинный... Ивик навещает дважды в неделю, только. Всегда я тут один. Посоветуйте, милые.