Не знаю еще, как назвать ее... Надеюсь, она удовлетворит Вас.
37-й год был годом «большого печатания» для меня, но, кажется, таким же обещает быть и 38-й год. Роман Мартынович писал мне, что Вы не одобряете набор в «Основах Художества» за обилие опечаток. Признаться, я его не заметил — т. е. обилия. Есть кое-где промазки, да где же их нет...
Очень хочется знать, где и что у Вас теперь выйдет. Идет ли Чертов Балаган — когда и где? А еще? Намечено ли что-нибудь? Мне очень важно знать это — и для книги.
В июле–сент<ябре> мы были в Эстонии — очень много пересмотрели, перечувствовали и передумали. Много русского, старого, подлинного, выстраданного. Назад ехали морем (туда тоже). В Ригу не заезжали. Назад нас ужасно как укачало — двое суток бури. И вспомнить страшно.
Душевно Вас обнимаю и шлю Вам привет к Рождеству и Новому году.
1937. ХІІ. 24.
Ваш И. А. Ильин.
1938
313
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <1.I.1938>
1. 1. 1938
3, рю Манин, Пари, 19
Дорогой Иван Александрович,
А я так и решил, что забыт прочно, отпал от сердца. Не хотел и напрашиваться на глаза. Это бывает нередко в жизни. И я принял это и с болью, и — примиренно: укатан всем, пора смотреть поверх всего. С отшествием из сей жизни Оли моей — мне все стало тяжело, и многое уже неважно. Я уже готовился в конце июля к уходу, ко «встрече», может быть... — и это не слова. Только случайность, что Ив был при мне, и были приняты меры, — я пока живу. Так и сказали доктора. Сердце кончалось. А потом... этот ужасный переезд, прощанье — в полубесчувствии — с гнездом нашим, полное его разорение, утрата многих вещей, куда-то втиснутых, где-то скрывшихся... комната, где я не могу повернуться, где у меня проход в четыре шага и шириной в шаг, между мебелью, где я соединил как-то быв<шую> спальню и кабинет! Я не приехал, а меня привезли... через 2 дня уехали К<арташе>вы, и я лежал один, в пыли и неприбранности, двигаясь слабой мушкой за молоком, что-то себе готовя. 11-го сент<ября> — увез меня доктор на юг, — ехал он к семье. Неудачное житие в Ментоне, два раза грипп, стеснение в сердце, предчувствие... не дождался визы в Ит<алию>, убежал в Париж, и через два дня... головокружения, продолж<авшиеся> три недели. Я считал себя — у порога. Скорей бы. И вот, с конца ноября стал оправляться. За декабрь — снова грипп. Полубольной, мог написать только воззвания о монастыре на Карп<атах> [295] и — «Филиповки», [296] прочтете в «Возр<ождении>» на Рожд<ество>. Решайте, сдал ли. Надо бы еще писать, и хочу, но сил мало, полдня уходит на это ужасное хозяйство, на поездки к доктору. А «Пути»-то? Сколько народу спрашивает, — когда же? Только что вышел «Старый Валаам», получите. «Чертов балаган» вырвал-таки из рижского трепанья. Так гадко со мной обошлись. Больше года мне не отвечали, когда печатают. Да еще глупая некая бывш<ая> студентка Беркгольц написала мне дикое п<ись>мо, что они считают — ! — эту книгу их собственностью! т. е. этот матерьял для книги! Я авторских прав никому не дарил и не подарю.
Я хотел по доброй воле дать им на издание, а получил «встречу»: трепали мою рукопись, над которой я проработал два месяца, чтобы приготовить для печати, в окт<ябре>–ноябре 36 г. Получил отклик. А Кл<имо>в мне не отвечал с января 37. Как потонул. Неправда, что я отдал его «на съедение» З<еммеринг>. Он сам себя отдал, своим отношением ко мне. Я с него денег не требовал, я просил сообщить о судьбе книги, и где она. Ни звука. Мне его жена С<офья> Т<ерентьевна> сама написала, что не отвеч<ает> он потому, что не может послать Вам. Я ей написал — пусть не стесн<яется>, а ответит о книге. Молчание. Я в п<ись>ме к З<еммеринг> обмолвился в раздраж<ении> — ведь я уже не я был, — надо же все знать! — что меня беспок<оит> судьба рукописи, мне не отвечают на ряд писем, и я объясняю это только тем, что Кл<имов> смущен, что не может уплатить мне оставшийся у него мой — мучительно заработанный в Риге гонорар, когда у меня взяли последние мои силы. Ведь у меня именно взяли эти силы, это сказалось после. Я больше 10 раз выступал и только два раза мне платили: остальное — я все — для молодежи. А они вон и рукопись замотали, и не отвечали, и... про деньги забыли. Нет, никакой «страшной мести» не было, я остался до конца терпеливцем, и только горькая обмолвка в письме. Я еще С<офье> Т<ерентьевне> писал — пусть Кл<имов> не смущается, что не может послать, пусть мне рукопись найдут, скажут, — о судьбе ее. И вот, — в литерат<уре> вопрос, в моем, я решителен. И я вырвал рукопись. Где буду издавать? Не знаю. Не до того, и пути узки. Вышло 2 изд<ание> «Няни». «Пути» подход<ят> к концу — продажа-то. «Ст<арый> Вал<аам>» — я подарил Обители. Издали превосходно. Вышел в перев<оде> А. Лют<ера> рассказ — Ваш — «Свет Вечный». [297] Но, конечно, я ничего не получу, — ведь — в Б<ерлин> пожалуйте, скажут. Вышла книга М. Ашенбренн<ера>, [298] о Ш<меле>ве, и ее не видел. Не послал мне автор, или послал — на старый адр<ес>, и она утратилась. Получил в дар от Союза Рус<ских> Учит<елей> из Риги — июл<ьскую> книгу «Русского Обозрения», 1895 г., с первым появив<ившимся> рассказом Ивана Шмелева «У мельницы». Круги завершаются: и «Ст<арый> Вал<аам>» (отзвук 42-летия) и эта первая печать — У мельн<ицы> — здравствуй-прощай! 29 дек<абря> [299] б<удет> забаст<овка>. И так я не могу работать в моих тяжк<их> услов<иях>, а тут... — б<ыть> предметом повторного «опыта»? И я написал в Прагу, Варш<авско>му, прося о визе для отбытия в монастырь на Карп<атскую> Русь. Там я, м<ожет> б<ыть>, смогу закончить, что хотелось бы — очерки для «Лета Госп<одня>» и «Пути Небесные». Все больше слышу о них. Даже и архипастыри «благословляют». Но книга, пока, не для них, думаю. Скорей — в соблазн может ввести. «Даринькины искушения». Но... что я хотел бы показать... да-льше! Голова кружится, ско-лько есть! Ах, Россию бы развернул, монастыри, деревню, поместья, земство, Азию, Оптину.... И вот, нет времени. Пока сердце пришло в норму, говорит докт<ор>. Но когда только-только уйдешь в работу... видишь — уже 3 ч., а я не завтракал, и ни-чего не приготовлено! И вот, одевайся, иди покупать, готовь наскоро... — при моем-то желудке! — смотришь — 5 ч., устал. Поглотаешь — устал, устал. Приляжешь — ведь мне 65-й пошел с октября, — 8 ч., надо письма кой-какие, надо комнату подмести, — в тесноте-то! — какая работа... надо что-то попить, молока, что ль,.. — а доктор одно — надо питаться! Чудеса, что я как-то урвал часы для «Филиповок». Да еще провел их через три переписки. А что заработаю?! А Вы мне — «отдал на съедение»… ко-го? Неправда, не отдавал. Меня сожрали и гложут.
298
Aschenbrenner M. Iwan Schmeljow: Leben und Schaffen des grossen russischen Schriftstelleis. — Konigsberg/Pr. und Berlin, 1937.