318
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <18.IV.38>
18. IV. — 8-30 веч.
Schloss etc. [314]
Дорогой Иван Александрович,
Оба Ваши письма облегчили душу мою. Сердечно. Работа не давала ни отдыху, ни сроку. И хирел, и восставал. Без угла я, увы. Один, как перст бродячий. Послезавтра двигаюсь на Цюрих, где могу засесть? — но столь все сие сложно для меня, дадут ли визу в Прагу... продлит ли фр<анцузское> конс<ульство> в Цюрихе мне нанс<еновский> билет... — а то поверну на Париж. Не ндравится мне здеся. Церкви нет. Хочу в Обитель на Карп<атскую> Р<усь>, хочу к Празднику поспеть, в Церкви постоять... а уж Страстная. Трудно мне — душе. И ка-ак я еще пишу? — пищу. «Иностр<анца>» — к<а>к получу оттиски — вышлю. Послал втор<ой> кусок, в 2 листа тоже, для майск<ой> кн<иги>, а для июньской — не успею. Надо было дать расск<аз> для газеты к Пасхе, послал «Вербное Воскрес<ение>». [315] Итого, за 3 мес<яца>, не считая множ<ества> писем всяких, написал 2 статейки, 3 рассказа и 4 л<иста> романа, итого б<олее> 6 листов. К<а>к я устал! А когда же «Пути»-то продолжать? Вот почему и в Обит<ель> тянусь. Здесь я мог работать, был ухожен. Дальше — ка-ак?…
Ваше посл<еднее> п<ись>мо внял, очень. Да, правильно. Да что Вы думаете... разве мож<ет> для меня иметь значение, где я, на как<ом> месте?.. Для меня дорого (к<а>к и для всякого рус<ского> писателя), что Вы (а больше и некому во эмигр<антс>кой и прочей вселенной) всерьез, и глубоко, и проникновенно, и вдохновенно, и властно — даете писателей, как никогда и никто еще не давал. Ибо с таким мерилом, какое Вы применяете, никто еще не брал, да и понятия о сем не имел. Доведется ли только прочесть, увидеть... — все в Воле Божией. И относ<ительно> М<ережковско>го Вы, пожалуй, наск<олько> я знаю, правы: в план не укладывается. Чувствую, что Вы это по совести делаете. Обидеть — больно, — старого писателя. Трудов много положил, только ведь все... как-то... пригоняет. Во вс<яком> случае другого такого не сыщете.
Очень скучаю по могилке. И нет у меня угла в Париже. Все разбито. Ивик еще радует: назначен на конкур-женераль [316] от лицея Бюффон — по математике, со всей Фр<анции> и колоний. Будет защищать честь лицея. Малый славный, чистый, м<ожет> б<ыть> гениальный математик. И — в как<их> услов<иях> живет! Думаю — вернусь в Пар<иж>, найму мал<енькую> кв<артиру>, возьму его к себе. Буд<ет> ход<ить> менажем, [317] буду дописывать, до-живать. Недолго... Только бы в одиночестве, среди чужих не помереть. Но друзей предупредил — в S-te Genev<іеvе>, с ней, моей... [318]
Ее могилка — вся живая, в цветах, и — березка... Писали мне. Милый, дорогой, обнимаю Вас. Если доплыву до Праги — извещу. Целую руку Наталии Николаевне. Господь да будет с Вами.
Христос Воскресе! Люблю Вас, обоих. Спасибо за дружбу Вашу, за все благое. Оля... если она есть, — лаской смотрит на Вас. Добра Вам желает, светит.
Ваш Ив. Шмелев.
Как «Говенье»? — не сдал, а? А вот — Вербное Воскр<есение> — прочтете, писал ослабевший, сейчас же после 2 л<иста> романа.
Я здесь не отдыхал, но все же будто и приукрепился, а вот эти дни — нервлю, сплю плохо...
<Приписка:> Мало я молюсь, а это плохо. Я мягкое люблю (открытое), а здесь <в этом месте нарисованы тремя треугольниками горы. — Ю. Л.>. Здесь... не молится. И горы мне чужие.
<Приписка:> Боюсь: да, заслужил ли я хоть долю малую того внимания, которое Вы мне дарите.
<Приписка:> На вс<який> случ<ай> предпол<ожительный> адр<ес> в Цюрихе: Augustinerhol (какая-то духовная гостиница, недалеко от вокзала).
319
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <21.VII.1938>
21. VII. 38
6, Chausse е de la Muette
Paris, 16-e
Дорогой, милый-милый (ох, соскучился!) Иван Александрович,
«Отыскался» — скажете — «след Тараса...». Следы-то мои — т<а>к мне чуялось — вели туды, («делов-то пуды, а она — туды»), [319] но вот, свернули как-то, и я 2-го VII очутился в Paris, в ужасном сост<оянии> и в уж<асном> месте, в грохоте машин (дес<ятки> тысяч в день!) над огром<ным> кабаком! Такую комн<ату> сыскал мне dr. Серов, за 400 фр. в мес<яц>. 2 1/2 мес<яца> было у меня сплошь головокружение, я бревном валялся в Обители, в Праге, [320] и прибыл в П<ариж>, качаясь. Все это — след переутомления работой в Швейц<арии> (св<ыше> 7 печ<атных> л<истов> за 2 мес<яца> и свыше 200 пис<ем>! да корректуры, а ем мало, не до того было). Я думал — мозговой развал. Монахи меня приуготовляли... лечения не было. А здесь, Серов за 2 1/2 недели выправил — впрыск<ивал> мыш<ьяк>, фосфор, кровян<ую> сывор<отку>. Здесь сейчас пляс (в Пар<иже> много ведь «пляс’ов»), к<а>к с 14-го (память!) пустились — так вот 7 дней и пляшут, — прот<ив> окон «Эстрада», сидят 4 паршив<ых> дудочника и... с 5 веч<ера> до 5 утра. А кабатчик поит пивом сифилит<ическую> молодежь (госпитали знают итоги «плясов»), Я сбегаю ночевать к dr. С<ерову>. Неврастения у меня... весь дрожал! Теперь бромом приглушило. И уже появл<яются> мысли о работе (не пис<ал> 3 мес<яца>!). Как же я рвался с Карпат! Боялся там сгинуть, не побыв<ав> в S-te Genev<ieve>. Да и 21 мая напугало. Ищу кварт<иру>, хочу помереть «у себя». Не могу жить в одн<ой> комн<ате>, у других. Посл<еднее> отдам, сниму кв<артиру>. И — расстановлю все, что могу, к<а>к б<ыло> с Олей. Карташевская комната меня отравила. Будя. — Увы. — К<арташев> в Праге всех разочаровал, надо было «загонять» на него: не было «огонька» — скука. Т<а>к мне сказали в Праге. А я-то ждал... я думал, что буд<ет> так же, как со мной, когда творилось нежданное: весь зал (800) поднялся, до эсэров. Ну, зато меня и вы-пили! Ныне я читал 1 раз, было полно и тепло. И читал — больной. Знаю — едете на Собор в Б<елград>. [321] Дай Бог пути.
318
Упоминается русское кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, где хотел быть похороненным Иван Сергеевич рядом со своей женой.
321
На этом Соборе Ильин не присутствовал по понятным причинам неопределенности его пребывания в Германии: через месяц он уедет навсегда в Швейцарию.