Ваш Ив. Шмелев.
<Приписка:> Пересылаю в п<ись>ме к В. Д. Брянскому, стыдно сказать — берегу марочку. Да и адреса В<ашего> не знаю. Если доберусь до Монте-Карло — поставлю на В<аше> счастье на № 27, а то и ворочаться не на что.
321
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <22.IХ.1938>
<Открытка с изображением трапезы в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре>
Дорогой Иван Сергеевич!
Нет, не забыл, а потерял Вас. Вчера послал Вам свое новое дитя. Сегодня сообщаю свой адрес: Suisse. Locarno-Monti. Villa Montanina. Я здесь с июля. Болею, переутомлен. На Соборе не был. Ничего с Брянским не мог поговорить. Ваше письмо на Собор получил оттуда только на днях. Напишите мне сюда, и я напишу Вам в Париж.
Обнимаю душевно. «Писатели» [326] мои начнут печататься вероятно только в конце окт<ября>.
1938 IX 22
ИАИ.
<Адрес И. С. Шмелева:>
Mr. Iwane Chméloff
p. A. Dr. S. Sierof
84. rue de Ranelagh
Paris. 16
Francia. France.
322
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <8.Х.1938>
8. X. 38
6, Chaussee de la Muette,
Paris, 16-e
Дорогой, милый друг, Иван Александрович,
27-го вернулся из Ментоны, где пролежал в тишине с месяц, созерцая пустоту, в душе — страшное опустошение, до отчаяния, до полного безверия... Ищу Бога, Смысла... — и не нахожу. Дотого «раскопал» подполье свое...! И в Церковь глаз не кажу, давно, с Обители. Приехали — был я там вместе с докт<ором> С. М. Серовым, — к<а>к раз в самый отчаянный день, да мне уж было — все едино.
Квартира еще не освобождена жильцами, до 15-го пребываю на юру [327] (это я с 15-го янв<аря>, к<а>к в Шв<ейцарию> поехал, — все «на юру» торчу!), и отложил попечение, не до писаний. Отчаяние, одиночество опустошили меня, влачу дни... для че-го?! И все не сходит с мыслей — «Дар напрасный, дар случайный...» [328] Если доведется мне (вряд ли, но — если...?) писать конец «Путей Неб<есных>», — я, кажется, дам такого атеиста (доктора), что и Даринька д<олжна> бы испепелиться со всей своей верой и чистотой, и простотой. Страшно думать, а я все об этом атеисте думал, вживался, и всего себя выпотрошил. Нет, мне без Оли моей — не жить. Нет ничего, все — игра, игрра, случайная, сил, а все... надумано человеками — во утешение свое, как всякое искусство, как вся поэзия, дабы укрыться от безнадежности. Мы все — не выше травы... до сенокоса, все. А там — опять трава, трава, — и все — трын-трава. Пишу — и верю, и... не верю? Эти два года 4 мес<яца> без Оли — я столько искал... болел... устал. Италию бы поглядеть... Шв<ейцария> мне не по вкусу. Да, пожал<уй>, мне теперь уж и ничего не надо.
Влачусь. Тяжко болеть — и быть одиноким при этом. Изживаю посл<едние> силы. А тут — переезжать, для чего? Все равно — один. Ивик застрял у отца в Праге. Ждет открытия границ, а скоро ученье (11 окт<ября>), м<ожет> потерять год (посл<едний>, на 2-ое башо). Да, в конце июня разрешена «Няня» в Германии. Как это случилось — не знаю точно. Писали мне, что Гебб<ельс> предписал, чтобы не чинили книге препятствий. Но как-то я ото всего этого... далек.
Подарок авторский Ваш получил, но доктор у меня его отнял, стал сам впиваться, — выпросил, и я не мог отказать. Прочту-проглочу завтра (пойду к доктору, возьму). Отрывки читал раньше. Но издание... о, дочего же серо! Где это Вы такую бумагу достали? Мож<ет> состяз<аться> с «собачьими» изданиями в пору воен<ного> коммунизма. Оч<ень> грустно. Вас надо печатать на веленевой бумаге, — чистота! вы-со-та! глуби-на!
Целую руку Наталии Николаевне и поздравляю с отшедшим Днем Ангела, — помню, 26 авг<уста> (8 сент<ября>). А Вас братски обнимаю. Помолитесь, душу потерял. Надо заставить себя — читать Евангелие, на-до. Даже при всей опустошенности — эта книга что-то выпрямляет в душе. А меня, словно бес: ни к Храму не подпускает, ни к Писанию... И не могу на духовного-истинно человека попасть. Такие-то все осколки, недоумки, грошового миропонимания, — дьячки-бормочи! А я совсем одурел, окаменел. Не молюсь, бросил. Страшно, пусто, и — стыдно, своего стыдно, будто и данного.