Ваш Ив. Шмелев, упадочный.
А «Богомолье» свое писал я — ставши «дитёй». Только. Себя перехитрил, оборотень!
<Приписка:> А от открыточки Вашей (трапеза) пахнет щами, кашей, черн<ым> хл<ебом> и квасом. Пусть все сие выдумано... но хорошо «выдумано». Это все — искусство, во утешение. Сытый монастырь, и сколько же там было... сытой ле-ни... Все эти старцы в клобуках — ви-дал!!
<Приписка:> Ох, не забывайте! Неврозы меня забили! А надо переезжать, чтобы быть «у себя», к концу.
323
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <10.Х.1938>
Дорогой Иван Сергеевич!
Лежу в постели, больной (t°, грипп). Пишу с трудом. Только что получил Ваше письмо от 8 окт<ября>. Спешу отозваться несколькими словами.
Худ<ожественный> предмет приходит к писателю в тех формах, в каких ему надо, а не писателю. К Вам он пришел в акте «опустошения, отчаяния и безверия». Это не Вы опустошены и отчаялись! Это акт предметовзятия. Не огорчайтесь и не противьтесь. Этого «Безбожника» Вам необходимо принять, объективировать, выпустить его из себя. Это необходимо не только Вам, а всем. А потому — радуйтесь! Идет через Вас новый мировой образ, ныне одержащий мир своими гибельно-спрутьими лапами соблазна. А если Вам кажется, что это Вы сами, то при силе и пластичности Вашего худ<ожественного> акта — это иначе не может быть. Вы и Няней были; и всеми Вашими героями. Примите и этот образ и начинайте его скорей объективировать.
Верьте — Господь не химера. Он реальнее всех нас. И мы есьмы только через Него. Это надо видеть. Но видеть это нам не всегда по силам. Увидеть пустоту и отчаяние богоотрицающего акта и показать его другим — есть акт Бого-исповеднический! Ибо Бог видится не только своим присутствием в душе святого и героя, но Он показывает себя и в отсутствии своем, через это самое отсутствие.
Сообщаю Вам доверительно: я покинул страну моего прежнего пребывания совсем, с вещами, с книгами, с мебелью. Больше не вернусь. Там такой нажим на русских честных патриотов! Там терпят только предателей и своих агентов. Ни к тому, ни к другому я не способен. Что со мною дальше будет, неизвестно. Я наг и сир — и в Руке Божией. Пока Она вывела меня с крайней милостью — дала наступить на аспида и василиска. Но куда ведет — не знаю, не вижу. Как будто ангелы-хранители вывели нас из рва львиного или из Петровой темницы. Да, мы Его осязаем ежевзглядно, всяким вздохом. — А Ольга Александровна все время с Вами, и Вы ее не огорчайте ропотом. Оставьте другие худ<ожественные> замыслы — делайте одержащее Вас. Моя книга о писателях выйдет, вероятно, к Рождеству. Одновременно будут приняты все меры к тому, чтобы Климов уплатил Вам долг. В результате политич<еских> преследований последнего года я болею 4-й месяц нервными мигренями — ежедневно. Напишите мне поскорее — что Вам нервно помогало? Калефлюид? Или Спермин Пэля?
Обнимаю Вас.
Ваш И. И.
Locarno-Monti Villa Montanina Suisse.
<Приписка:> Посылаю свой новый опус.
<Приписка:> Пожалуйста, узнайте мне и пришлите поскорее адрес Лоллия Львова. Очень нужно!
324
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <11.Х.1938>
11. X. 38
(долж<ен> переехать)
С 15 окт. нов<ый> адр<ес>:
91, rue Boileau
Paris, 16-е.
Дорогой Иван Александрович,
Прочитал, перечитал В<аше> письмо и отвечаю тут же. Отлично поступили, дышать легче. Там я не мог бы ужиться. С детск<их> лет пугала меня казарма, шлагбаум полосатый, городовой, пожарный и проч. медно-пуговичное и войлочное. Это хорошо на картинках — для детей. При всем моем ат-вращении (через Ѣ) к зд<ешнему> политич<ескому> «климату», к «игре в коммунисты» и проч. — здесь я могу дышать, хоть я и не ихней марки демократ. А там... — хороши марши — изредка на бульв<аре> слышать, а если все — один сплошной дрянг-марш, и несет отхоже-солдат-карболов<ым> духом, — меня тошнит. Вот, какие взошли посевы! На наш век (на мой особенно!) хватит еще своб<одного> воздуха, а дальше ху-же пойдет, ибо вся жизнь обречена на регламентацию, на ритм чеканно-барабанный, на «робот»ство. Свобода даже Вел<икой> Фр<анцузской> Рев<олюции> вышла из Христианства (пусть безобразно-уродливо), и все демократии сим дышали. Но Идеал померк, жизнь будут вести кулачищем, кнутом, пулеметом. Ибо иначе она сгинет. Это искусственное, это — гальванизация... Кончится она извержением и общей гибелью. Надо, чтобы все эти мертвые останки цивилизации были испепелены, от них только разложение, раз ушла душа. Восток? Япония ожив<ить> не может, — она — та же механика, д<олжно> б<ыть>. Не идеалы же у самураев! Значит...? Крах — до какого-то нового Пришествия. Нам не видеть. Итак: живите на идиллич<еском> солнышке (пока) Локарно. Трудно Вам, милые? — материально? Жизнь дорогая, д<олжно> б<ыть>. А я, буду если жив к весне, непременно додвижусь к Вам. Издали поглядеть Италию. — Нет, смута во мне не только от «раздражения» воплощением худ<ожественного> предмета... — острей, страшней. М<ожет> б<ыть> — это, просто, упадок воли, дух<овной> силы...