Я до такой степени интересуюсь знать о Вас все, что почти в каждое время могу сказать, где Вы находитесь и, до некоторой степени, что делаете. Из всего, что я сама наблюдала в Вас и слышала от других сочувственных и несочувственных отзывов, я вынесла к Вам самое задушевное, симпатичное, восторженное отношение. Я счастлива, что в Вас музыкант и человек соединились так прекрасно, так гармонично, что можно отдаваться полному очарованию звуков Вашей музыки, потому что в этих звуках есть благородный неподдельный смысл, они написаны не для людей, а для выражения собственных чувств, дум, состояния. Я счастлива, что моя идея осуществима, что мне не надо отказываться от моего идеала, а, напротив, он становится мне еще дороже, еще милее. Когда бы Вы знали, что я чувствую при Вашей музыке и как я благодарна Вам за эти чувства! Было время, что я очень хотела познакомиться с Вами. Теперь же, чем больше я очаровываюсь Вами, тем больше я боюсь знакомства, - мне кажется, что я была бы не в состоянии заговорить с Вами, хотя, если бы где-нибудь нечаянно мы близко встретились, я не могла бы отнестись к Вам как к чужому человеку и протянула бы Вам руку, но только для того, чтобы пожать Вашу, но не сказать ни слова. Теперь я предпочитаю вдали думать об Вас, слышать Вас в Вашей музыке и в ней чувствовать с Вами заодно. Как мне печально, что я до сих пор не слышала Вашей “Франчески да-Римини”; я с нетерпением жду, когда она выйдет для фортепиано.
Но однако извините меня, Петр Ильич, за все мои выражения, Вам ведь они ни к чему; но не пожалейте, если Вы дали возможность человеку, кончающему жить, почти уже мертвому, как я, на минуту почувствовать жизнь, да еще в таких хороших проявлениях.
Есть еще у меня к Вам покорнейшая просьба, Петр Ильич, которая, может быть, также покажется Вам нелепою. Я не знаю, как люди на это смотрят, но в таком случае Вы, пожалуйста, также откажите мне без церемоний. Дело вот в чем. Есть у Вас в “Опричнике” один номер, который меня с ума сводит; но прежде чем Вам сказать, что я хочу с ним сделать, я хочу Вам объяснить, почему я пришла к этому желанию. По моему впечатлению, ничто лучше этой музыки не передает величия смерти и отчаяния вечной разлуки. При ней в моем воображении всегда стоит такая картина: ярко освещенная церковь, на середине которой стоит гроб с мертвецом; у гроба - человек, оплакивающий потерю дорогого существа. Ночь. При первой теме этой музыки горе мало-помалу затихает, склоняется перед грандиозностью смерти, но при этом аккорде тоска и отчаяние всею силою сражают человека, мысль, что никогда, никогда больше не увижусь, мутит ему рассудок, раздирает сердце, и в это время как будто голос из гроба напевает ему печальные утешения. О, какая эта музыка? За нее можно жизнь отдать, я хотела бы с нею умереть! Так вот из этих-то мотивов, Петр Ильич, сделайте мне Marche funebre, если можно. Я прилагаю здесь самую оперу, в которой я отметила то, что мне хочется иметь в марше, и если Вы найдете возможным его сделать, то покорнейше прошу для фортепиано в четыре руки. Если же Вы найдете мою просьбу неудобною, то откажите, - я буду огорчена, но в претензии не буду. Если же исполните, то, пожалуйста, Петр Ильич, не слишком скоро, потому что, право, это есть баловство, на которое я не имею никакого права и которым мне совестно пользоваться.