Ну, у меня спокойствия сейчас нет, кончаю.
Прошу еще: если прочли Лорда, пришлите заказной бандеролью, мне очень нужно дать одному крупному человеку здесь. Пожалуйста.
Сердечный привет Вам и Павле Полиевктовне. Как Вы чувствуете себя? Не собираетесь прокатиться в наши места?
Ну, общий горячий привет. Ваш душой Ив. Шмелев.
29. VII. 1926.
Дорогой Антон Владимирович,
Разрешите поделиться с Вами душевной смутой и не только смутой, а смутой от проклятого сознания, что окаянство заплеснуло душу, дышать нечем! Но Бог с ней, с нашей душой. Окаянство все души заплескивает и получает мировую марку. Но Бог с ней, и с мировой. Окаянство убивает жизнь. На наших глазах. Исходя из высоких мест, от вершин европейских народов, оно внушает как бы и уважение к себе – ибо под высокой маркой!
Я говорю о факте «выражения соболезнования» от имени держав по поводу смерти Убийцы и Палача Дзержинского56. Конечно, мы, русские люди здесь, не цензоры и не указчики народам. И если я хочу Вас запросить дружески, будем ли мы отвечать на этот факт, – а я имею в виду Национальный комитет, то потому только, что дело не в исправлении негодяйства, а в бόльшем. Надо, наконец, ставить вопрос – можно или не можно, с точки зрения мировой нравственности – убивать походя миллионы людей без суда, истязать, пытать, всячески истреблять живого человека в масштабах миллионных? Можно ли или не можно с высоты правительств европейских, христианских, сожалеть, что гений палачества и убийства, Сверх-Убийца вдруг прекратил свое существование, а потому и – такую мастерскую работу? Сожалеть об утрате изверга? Я потому считаю нужным отметить этот факт, что он как бы дает carte blanche и даже поощрение в дальнейшем на – «человеческие бойни». 1) Европейские правительства не вмешивались в работу Дзержинского-Убийцы. 2) Европейские правительства принесли соболезнования по массовым убийствам христиан – прекращается-прерывается. Соболезнуем…! Это нужно, ибо этот факт может быть брошен на весы, когда будут судить иные убийства, теперь, чувствую, еще более угрожающие, ибо подпись одобрения дана европейскими народами в лице их правительств. И это не укроется от многих, натачивающих ножи. Надо хотя бы предупредить посильно грядущее. А если нельзя, – открыто сказать, что соучастниками и даже поощрителями убийств в течение ряда лет были несудимые державы, соболезнующие в итоге, что Великий Убийца умер.
Я уже устал обращаться к другим писателям с предложениями коллективных протестов. Но не найдете ли Вы, добрый Антон Владимирович, как председатель Национального комитета, возможность предложить и писателям, и ряду общественных деятелей, кто пожелает, дать под изображением факта – под предостережением-протестом – свои подписи по поводу прекращения работы? Всемирно расписались в чувствах скорби. Этот факт надо отметить и надо его сунуть в лицо тем же европейским правительствам и показать миру, что не все так смотрят, что есть пределы пакости и гнойника человеческого, что – этим фактом – европейские правительства лишают себя права протестовать в будущем, когда снова и где-нибудь может политься кровь, более ценная для европейских правительств! Это страшно. Но это может быть. И еще в большей степени, ибо европейские правительства теперь как бы санкционировали ремесло – пролитие крови и дали даже поощрение, выразив сожаление, что… утрачен великий мастер!
Я знаю, что стыд у европейских правительств давно утрачен и их не проймешь, и не удержишь от непотребства. Но важно утвердить факт, – факт молчаливого пособничества и даже официального соболезнования, что работа специалиста… Академия наук – что! Там все прогнило, там – рабы ползучие, и они могут и не то еще написать, не только о кончине «незаменимого деятеля», оказавшего большие услуги делу науки вообще (?!), но и – больше. Но когда русский народ слышит (а ему в уши прокричат!), что Европа сочувствует… миллионам убийств, и он в душе думает, ну, значит, вали, ребята, бей… когда придет пора, Европа посочувствует! – это омерзительно, чудовищно и страшно. Ибо он тоже во время своей революции будет это делать и приведет миллион доводов, что он вправе делать так, ибо страдал, ибо можно, ибо… Европа не только позволяла, но и сочувствовала, выражала соболезнование, что «машина» стала. Как бы ни опоганивались все, мы здесь что-то храним (мы знаем – что) – и мы должны сказать.
56
В «Возрождении» сообщалось о реакции ряда государств на смерть Дзержинского: «Германский посол граф Брокдорф-Ранцау, французский посол Эрбетт и японский посол Танака Токичи официально выразили советскому правительству соболезнование по поводу смерти Дзержинского. То же самое сделали представители Швеции, Мексики, Чехословакии, Дании, Эстонии, Латвии и Монголии» (Возрождение. 1926. 23 июля. С.1).