Три дня назад после ужина произошел "взрыв".
- Ну что вы на меня уставились?! - внезапно заорал Андрей, хотя "уставились" мы вовсе не на него - каждый занимался своим делом. - На что я вам сдался? Таких идиотских рож я в жизни своей не видел! Вы только посмотрите на себя в зеркало - обезьяны! Нет, как же вы оба мне надоели. Обрыдли! И с этими уродами я должен делить жалкие метры жизненного пространства! Вот ты, командир, ты что же о себе думаешь? Художник, да? Так ведь мазня все это. Бездарная мазня! И у тебя, кретин (Володьке), думаешь, что-нибудь получается? Лепет, шизофрения, дерьмо, словесный понос! Не-ет, с этим надо кончать. Немедленно! К чертям! Могу я, наконец, остаться один?!
Мы с Володей остолбенели. И тут этот безумец бросился к шлюзовой камере. Естественно, никакой обиды у нас не было, мы прекрасно поняли, что это - _приступ_, надо было срочно вколоть Андрею релаксант, но... асе произошло слишком внезапно. Мы не успели. Когда я выскочил в коридор, "раздевалка" была уже заперта изнутри, над входом горел красный огонек блокировки. А спустя секунды приборы пульта показали: Андрей оделся и вышел в открытый космос.
Как быть? Я даже не стал советоваться с Володей, пихнул его в командирское кресло, приказал подготовить к выбросу "люцифер" и влетел в освободившуюся "раздевалку". (Если не знаешь, "люцифер" - это мощный автономный источник света: при внешних ремонтных работах в кромешной тьме межпространства без него - как без рук.)
Дальше началось и вовсе невообразимое. Представь себе: ослепительный белый шар в чернильном вакууме, блики на скафандрах - моем и Андрея, волшебно сверкающий "Гонец" - словно бы кружево кривых зеркал - и... рукопашная. Да, я дрался в космосе с Андреем! В невесомости. Во что бы то ни стало я хотел увлечь его в корабль. Мы разлетались, включали движки и снова сходились. Он сбрасывал мои захваты и пытался повредить мне внешние регуляторы системы ориентации. Мы бешено ругались, в шлеме было гулко от злобных слов. И вдруг в его руке угрожающе вспыхнул ремонтный резак. Поверь, Светка, впервые в жизни мне стало страшно: один на один с маньяком в космосе. Короткое движение - и он вскрыл бы меня, как консервную банку. Я сдался.
Два дня мы молча слонялись с Володей по кораблю. Выходили на связь безрезультатно. Торчали у обзорного экрана, глядя на крохотную бледную точку. Это в двухстах метрах от нас безмолвно "висел" Андрей.
Индикаторы шлюзовой камеры зажглись только вчера. Он возвращался. Долго возился в "раздевалке". Долго шел по коридору. Медленно отворил дверь в навигаторскую. Сказал: "Ребята, простите меня!" И еще: "Сережа, только за то, что я поднял на тебя резак, я должен был тут же располосовать себя вдоль и поперек. Но нас всего трое. Если можешь, прости меня. Больше это не повторится".
Конечно, я простил его. Даже "простил" - не то слово. Ситуация понятная: с каждым может стрястись. Одиночество - страшная штука. Нас трое, и все равно - одиночество. Мы давно уже превратились в единый организм - правда, о трех головах, шести руках и шести ногах, но ведь единый! Трехглавому дракону из детской сказки не легче от того, что головы его могут разговаривать друг с другом. В своей заколдованной пещере он безутешен. И от этого головы могут ссориться. Так и у нас. Только изрыгать друг на друга пламя все же не обязательно.
Вот и весь эпизод.
Не придавай ему значения. В Центре не узнали - и дело с концом. Ведь все обошлось, так же будет обходиться и дальше...
Ну вот, дописался: извел кучу бумаги на "р-р-роковую историю", время на исходе, а о Машеньке, о ее каракулях, о фотографиях так ничего и не сказал. И Славке даже двух слов не посвятил. Впрочем, это дело поправимое: ты ведь, Светланка, не одно письмо получишь, а целую пачку. Вот там много всего - и никаких "страстей-мордастей". Сама понимаешь: если не считать последних дней, времени много было, для писем-то... А чтобы ты лишний раз убедилась, _что_ такое для меня время и _чего_ не может дать ни одно письмо, закончу стихами известного тебе поэта: "Не утоляет слово Мне пересохших уст, И без тебя мне снова Дремучий воздух пуст."
Не смею править автора, но вместо "воздуха" - "космос" - было бы вернее.
Сергей.
8 сентября 70 года.
Любимый мой!
Ты - кончил стихами, я - начну ими; "Рас-стояния: версты, дали... Нас расклеили, распаяли, В две руки развели, распяв, И не знали, что это сплав..."
И еще: "...Так, руки заложив в карманы, стою. Меж нами океан. Над городом - туман, туман. Любви старинные туманы". (По твоему же методу заменяю: "городом" на "космосом".)
И - не могу остановиться - опять та же давняя, волшебная поэтесса; "...Так влюбливаются в любовь: впадываются в пропасть".
Это очень верно, милый: влюбливаться в любовь. Я - влюбливаюсь... Уже семь лет...
Как ты и просил, на "разлад" ваш реагировать не буду. Но все же знай: этот _резак_ я Андрею никогда не прощу. НИКОГДА!
Все причудливее и причудливее становится наша переписка: долголетнее. Я уже с трудом вспоминаю, о чем писала тебе полгода назад, год и более того. Но письмо, которое тебя расстроило - "нервозное", - помню хорошо. Прости меня! За что? Не за былую истеричность (я справилась, и ее давно уже нет и в помине), не за боль, которую ношу в сердце (разве от нее избавишься?!) за то, что доставила тебе несколько неприятных минут (дней? месяцев?). Как в далеком-далеком детстве говорила я и как сейчас говорит Машенька-второклассница: "Я не хотела и больше так не буду..."
Боже мой, любимый, как же мне тебя не хватает! Никогда не думала, что разлука так обостряет чувства, полагала - наоборот: притупляет.
Когда "накатывает" (я это так называю), я могу плакать целыми днями, не стыдясь. Не выходить на работу. Писать тебе письма многие-многие часы, а потом рвать их. Читать книгу и между строчек видеть - тебя! Это ужасная сентиментальность, но я... целую твою фотографию, исцеловываю ее до дыр. Когда "накатывает"...
...Так много хочется сказать тебе, а говорю все не то. Все совсем не то... И не так...
Славику скоро стукнет семнадцать. А когда ты получишь это письмо будет уже двадцать четыре. Наверное, появится и семья, пойдут дети. Мы с тобой станем дедушкой и бабушкой, хотя до "блудного патриарха" тебе еще далеко. Но все равно - безумие какое-то!