Надин Гордимер
Переписка
После развода с мужем Пат Хаберман одна воспитывала дочь. К тому времени Гарриет исполнилось пять лет, она была слишком мала, чтобы ее могли испортить денежные подачки Хабермана или членство в престижном загородном клубе; все это выпало на долю его детей от второго брака. Пособие бывшей семье оказалось щедрым, но они не хотели ни в чем от него зависеть. Пат была в состоянии самостоятельно заработать на жизнь для них двоих, а когда Гарриет стукнуло двадцать, она защитила диплом и стала работать в программе по ликвидации неграмотности среди цветного населения, финансируемой либеральным общественным фондом.
Работа для обеих женщин является чем-то большим, нежели источником средств к существованию. Вспоминая застолья с бизнесменами, хмельные танцы в гольф-клубах и посещение спортплощадок, Пат называет их своим преступным прошлым. Все это она благополучно забросила после развода с Хаберманом и теперь в установленные дни исполняет обязанности секретаря декана медицинского колледжа.
Гарриет учится в заочной аспирантуре и уже успела опубликовать несколько статей к открытию симпозиума «Грамотность и средства массовой информации». Она носит немецкие запахивающиеся юбки из набивной ткани, отделанные тесьмой выделки женщин-нгани из Соуэто, привлеченных к участию в программе самопомощи, и сандалии с ремешками, пропущенными между пальцами ног, а в прошлом году сменила тяжелую шаль светло-каштановых волос на завивку «афро».
Это спокойная, уравновешенная девушка, которая, по мнению матери, покуривает «травку» на молодежных вечеринках – «Кто мы такие, чтобы им запрещать?» Сама Пат выкуривает две пачки сигарет в день, называя табак «всего лишь невинным разрушителем легких». У нее был трехлетний роман с адвокатом, позднее уехавшим из страны, но Гарриет была еще не в том возрасте, чтобы что-то понять, а Пат так и не решила, рассказывать или нет. Соблазн открыться особенно силен, когда она видит, что у дочери появился новый парень. Гарриет менее других склонна заводить случайные связи, но время от времени ходит в походы с группой молодежи, состав которой постоянно меняется: юноши уходят в армию или сбегают от армии. В наши дни только и слышишь: «такой-то слинял», – потому что нынешнее поколение белых граждан Южно-Африканской республики не очень-то рвется защищать тот образ жизни, который для него выбрали другие. Временами Пат и Гарриет, мать и дочь, задаются вопросом: может, им тоже эмигрировать? Мать воспитала Гарриет в понимании того факта, что ее образ жизни, включающий богатый выбор возможностей и умеренный комфорт, недоступен для ее ровесников с темным цветом кожи. Иногда они ведут себя как защитники, а иногда от них исходит смутная угроза. Они окружают ее, но она не является одной из них. Повзрослев, Гарриет осознала необходимость выработать личное, пусть даже пассивное, отношение к этой проблеме. Не у всех есть вкус к политике, но и не все согласны жить, как Хаберман: наживаться за счет цветных, а затем просаживать деньги в казино (символ прогресса в захолустных «штатах») в обществе «мисс красоты» и королей бизнеса Она поддерживает связь с друзьями, упорхнувшими в Канаду или Австралию, и вот уже целый год переписывается с политзаключенным здесь, в Южной Африке. Его письмо затесалось среди проспектов киноклубов, счетов и авиаконвертов с нацарапанным на обратной стороне призывом: «Ну, когда же ты приедешь?». На этом стоял штамп Центральной тюрьмы Претории с росписью цензора. Внутри оказался бумажный лист в линеечку, аккуратно вырванный из школьной тетради и исписанный мелким убористым почерком.
«Дорогая Гарриет Хаберман»…
Она перевела взгляд на подпись: «Роланд Картер». И продолжила чтение, в то время как ноги привычно несли ее по мощеной дорожке в сад, где Пат стояла на коленях среди ящиков с сеянцами ноготков.
– «Роланд Картер» – говорит тебе что-нибудь?
От наклонной позы и усилий у матери засвербило в носу; она провела по нему тыльной стороной испачканной ладони.
– Да, конечно. Журналист из Ист-Лондона. Ему дали девять лет.
– Что он натворил? Я получила от него письмо…
– Достань-ка там, у меня в кармане, носовой платок… Нелегальная деятельность в пользу Африканского национального конгресса – что-то в этом роде. Ввоз в страну фальшивых удостоверений личности. Или его засекли с бомбой? Нет, то было в Кейптауне… Можно взглянуть?
– Это не тот, что заявил на суде, что не раскаивается?
– Тот самый. Но о чем же он пишет?
Мать тяжело поднялась на ноги, ухватившись за какое-то растение с крепким стеблем. Они стояли рядом в своем крошечном садике, одни в целом мире.
– Господи, Гарриет, какое хорошее письмо!
Пат отодвинулась и в упор посмотрела на дочь. Даже не стерла с лица честную грязь человека, который узнает знак благодати на лице другого. Они снова уткнулись в тетрадный лист. Мать забормотала вслух: «Ваша статья весь день не давала мне покоя… Я то соглашался, то спорил с вами… Кое-какие из ваших доводов, прошу прощения, не выдерживают критики… Голова пухнет от мыслей, поэтому я осмелился… Если захотите ответить, прошу сделать это в будущем месяце, так как мне разрешено одно письмо в месяц. Предпочитаю, чтобы оно было от вас»…
Гарриет читала медленнее – возможно, ей хотелось еще раз проверить для себя верность своих цитат из Пиаже, а также оценить ненавязчивый юмор автора письма (большей частью направленный на самого себя) и его сарказм (направленный против тюремного цензора). Он писал в камере. Сидя на нарах. Или у заключенных – хотя бы политических – есть столы? Стальные решетки на окнах (она видела такие, проезжая мимо тюрем)… Кованая дверь с глазком…